Темнота (Народные суеверия) - [8]

Вдруг Пиратка, бежавший впереди, заворчал и бросился ко мне, я чуть не упал через него и остановился в испуге. Я чувствовал, как волосы мои встают дыбом: холодный пот выступил на лбу, по спине забегали мурашки. Собака прижалась ко мне и ворчала вполголоса. Руки тряслись, как в лихорадке, но кое-как я взвел курок и это немного ободрило меня. Что-то зашуршало впереди, потом все смолкло. Я стоял не смея пошевелиться. В это самое время вдали раздался голос — глухой, неясный; сначала я принял его за человеческий, и, обрадовавшись, как сумасшедший. бросился в ту сторону.

Начал накрапывать дождь. Я не шел — бежал, но голос смолк, и снова все тихо в лесу. Ни звука, ни шелеста. Только крупные дождевые капли стучат по листьям. Чу! Снова голос, да не один — два, три, целый десяток. О, какая ужасная музыка! Я встал, как пень, не зная, что делать. Мороз подирал по коже от страшных звуков. Пиратка прижался у моих ног; и его била лихорадка. Ясно было, что это стая волков. Я совсем растерялся. А вот и еще беда: сразу, как из ведра, хлынул дождь; молния осветила окрестность; передо мной было болото; страшный раскат грома раздался в лесу. Не обращая внимания на дождь и грозу, я бросился бегом в болото, увяз было в грязи, наконец добрался до воды и вместе с Пираткой с жадностью стал пить вонючую скверную воду. Волки тем временем смолкли, а дождь все усиливался; молния то и дело освещала лес, а он, этот дремучий лес, охал и стонал от раскатов грома. О, как я рад был этой грозе, этой молнии. Свет ее давал мне возможность осмотреться кругом, и я ловил каждый блеск ее, ловил и всматривался. Ничего страшного не оказывалось. Болото упиралось в склон холма, на котором я высмотрел при блеске молнии большой дуб. Итти дальше — нечего и думать; я добрался до дуба и присел у корня. Пиратка прижался ко мне. Страх мой улегся, но голова горела, кровь стучала в виски, а ноги ныли от усталости. Хотелось поесть, но есть было нечего. У Пиратки тоже бурчало в животе, между тем дождь уменьшился и наконец перестал. Только молния продолжала освещать лесную глушь да гремели раскаты грома. Я продолжил свои наблюдения. Каждый новый блеск молнии дополнял и объяснял мне картину леса. Передо мной было не болото, а лесная речушка, извивавшаяся по болотистой лощинке. За нею стеной стоял опять лес. На опушке его неясно обрисовывалась не то копна сена, не то вершина упавшего дерева. А вправо, на луговине, какие-то странные толстые пни. Но еще раз мелькнула молния — и сердце мое сжалось от ужаса. Показалось, что по лужайке в копне идет какая-то черная фигура. «Человек? Да нет, кому быть в такой трущобе. Леший?» — мелькнуло в уме и сердце заколотило тревогу. И теперь еще помню я эту минуту. Зубы стучали и прыгали; что было мочи, стискивал я рот, а они все барабанили. То меня била лихорадка, то бросало в жар. Голова горела, в ушах звон стоял. Еще мелькнула молния. Нет никого на лужайке. Но я же ясно видел фигуру! Куда она девалась? Уж не крадется ли ко мне? И я тревожно озирался кругом, затаив дыхание. Однако ни звука, ни шелеста. Нет, это только так почудилось мне. Что за вздор, какой тут леший!

Но, что это?.. В том месте, где копна, мелькнула искра. Вот и еще. А минуту спустя и огонек вспыхнул. Ярче, ярче. Вот длинным языком вырвался он из костра и осветил копну. Но это не копна, это шалаш, а около костра высокая фигура — человек, как есть человек. Пиратка давно тоже навострил уши и, как вспыхнул костер, с лаем бросился вперед. Фигура около костра повернулась, а из-за нее мелькнуло что-то белое и залилось громким лаем в ответ моему Пиратке. Теперь ясно, что это человек и собака с ним. Я вскочил и по грязи и болоту побежал к реке.

— Кто там? — раздался голос.

— Я, я! Охотник! — отвечал я.

— Эй, добрый человек, не ходи вброд — глубоко; вот полевее мосточки.

Он взял головню и подошел к берегу.

— Вот тут, тут, — говорил он. Но я уже отыскал мосток и переходил его.

— Кто такой? Кого бог дал? Батюшки светы! Да никак это ты, Николаич! Как ты попал сюда?

— Калиныч, это ты? — вскрикнул я, не помня себя от радости.

— Самый я, Николаич. Вот и берлога моя и пчельник тут. Откуда ты-то? Э! мокрый весь; пойдем скорее к огню; на-ка вот, приоденься, — говорил старик, накидывая на меня кафтан. — Ближе садись, теплее будет. Анка, вставай! Дорогого гостя бог дал. Беги в амшаник, яичек принеси да сковородку захвати.

— Как, и внучка с тобой здесь?!

— Здесь, здесь, — говорил Калиныч, возясь в шалаше; — мне без нее и с пчелками не управиться. Вот, чайку надо тебе скорее запарить, Николаич. Поди, шибко озяб с непривычки? Да ты откуда это?

— Вишь, на охоте был.

— На охоте? Это в нашем-то лесу? Ну, прокурат ты, я вижу!..

— А что?

— Как что? Долго ли до греха? Леса не знаешь, как раз заблудишься и в неделю не выйдешь. Хорошо, что бог тебя сюда понес, а возьми поправее… Ведь совсем рукой подать отселе озеро-то Лебяжье; кругом камыши, да трясина с окошками. И днем-то зря не пройти, а ночью как раз в окошко попадешь и засосет в тину; ни за что не выбиться, так и утонешь. Поди, чай, ничего не убил; проплутал, измаялся только без толку.