Темное солнце - [5]

Мадленка наконец сообразила, что движется не туда, куда надо. Следовало прежде всего выбраться на дорогу, и она, высмотрев местечко поудобнее, стала карабкаться по откосу вверх. Ноги разъезжались, раз или два она чуть не упала, но все же усердие ее было вознаграждено — она выбралась-таки наверх и смогла наконец перевести дух.

Оставались сущие пустяки. Мадленка отыскала глазами тот самый клен, решительно двинулась к нему и, как учил дедушка, со всего маху врезалась в дерево вывихнутым плечом.

Мадленка истошно взвыла и, обессилев, сползла по стволу на землю. Пот обильно оросил виски, но своей цели она все же достигла: рука встала на место — в этом она убедилась, подвигав ею туда и сюда. Однако сердце колотилось так ожесточенно, так яростно, что на мгновение Мадленка даже испугалась, закрыла глаза и некоторое время дышала, прислушиваясь к глухому стуку в своей груди. Ветерок овевал ее лицо, и ей стало немного легче. Она разлепила веки и с усилием поднялась на ноги.

На дороге никого не было. Ни матери-настоятельницы, ни слуг, ни возниц, ни Михала. Никого. Никого.

Ей пришло в голову, что они забыли ее здесь, и тогда ей стало страшно, так страшно, как, наверное, не было еще никогда в жизни, даже когда она в возрасте четырех лет упала в колодец. Но страх скоро прошел; ведь Мадленка знала, что она — хорошая, что Богу это отлично известно и что именно по-этому он не допустит, чтобы с нею обошлись несправедливо. Значит…

Мадленка не успела ни до чего додуматься. Она увидела в траве что-то знакомое — коричневый переплет небольшой книжки — и узнала библию матери-настоятельницы. Это немного подбодрило Мадленку. Она подняла книжку, бережно отряхнула ее и, прижав к груди, шагнула на дорогу.

Как и все дороги того времени, это была простая утоптанная колея, и Мадленка, хоть и мало была искушена в подобных делах, без труда узнала следы повозок, груженных ее вещами — обод колеса глубже вдавливался в почву — и следы возка, более узкого в оси. Земля вокруг была изрыта копытами коней, и неожиданно перед глазами Мадленки предстало видение — клинки, на лезвиях которых играло солнце, и рвущиеся отовсюду всадники.

Она совсем забыла, что на ее спутников напали, а раз так… Возможно, что их люди сумели постоять за себя, но в пылу схватки забыли о ней. Это ничего; они вернутся, обязательно вернутся, ведь она, Магдалена Мария Соболевская — не какая-нибудь там простая барышня, нет, ее отец — шляхтич, и принадлежит она к благородному и всеми уважаемому роду. Мадленка надменно вскинула голову, так, что даже шея вновь напомнила о себе болью, и, охнув, схватилась за затылок. Ничего, главное — не терять достоинства, что бы ни произошло.

Главное — сохранять присутствие духа, даже если увидишь такое пятно — красное? рыжее? бурое? — на траве по ту сторону дороги. И в самом деле, пятно, не игра теней в летних сумерках; более того, оно влажное и даже немного поблескивает. Мадленка поколебалась, потом пересекла колею и присела на корточки перед пятном.

Нет, она не обманывалась по поводу того, что бы это могло быть; но хорошо бы только знать наверняка, чья это кровь, врага или, может быть, кого-то из своих. Выяснить это можно было только одним способом. Мадленка закусила губу, вскочила и, вернувшись на колею, зашагала по следам, оставленным их караваном.

Шагов через шестьдесят повозки съехали с дороги и углубились в лес. Мадленка озабоченно нахмурила лоб, но подобрала юбку и пошла по примятой граве. Конечно же, они хотели скрыться от погони, а как же иначе? Правда, дедушка всегда учил, что, когда враг дышит в затылок, первое правило — повозки бросить и пересесть на коней, ибо тут уж надо выбирать — либо добро, либо жизнь, ничего не попишешь. Дед Мадленки был самым мудрым человеком, которого она знала, и вряд ли он стал бы говорить зря.

Ветки рябины свешивались почти до самой земли; Мадленка отодвинула их и вышла на небольшую поляну. Заходящее солнце светило сквозь листву, а Мадленка смотрела, смотрела и боялась вдохнуть. Дятел сухо и звонко затрещал клювом по дереву — она не слышала его. Впрочем, если бы даже над ухом у Мадленки выстрелили из пушки, она бы и тогда, быть может, ничего не услышала.

Небольшая поляна была полна людей, но на ней никого не было. Не было, потому что все эти люди были мертвы, и солнечный свет не слепил их раскрытые остекленевшие глаза.

Мадленка хотела что-то сказать, но обнаружила, что бесцельно двигает губами. Голос покинул ее, горло выдавало только какие-то сдавленные невнятные звуки. Она подошла ближе, хотела удостовериться, что это — не сон, не бред; но они были там по-прежнему, и по-прежнему, неестественно изогнувшись всем телом, лежал ближе всех к ней возница Тадеуш с раскроенным надвое черепом, таращась на Мадленку своим единственным уцелевшим глазом.

А другие? Боже, неужели эта растрепанная старуха, которой перерезали горло — мать Евлалия; и волосы у нее, оказывается, были совсем седые… а вот и Урсула, и ни к чему теперь ее ужимки, вечно опушенные глаза, показное смирение — три раза проткнули Урсулу мечами, и на лице ее застыло выражение детского удивления. Мадленка судорожно всхлипнула, поднесла ладонь ко рту, удерживая готовый вырваться наружу стон. Урсула, Урсула — а ведь я так обидела ее тогда, ущипнула, посмеялась над ней… Ничего теперь не надо сестре Урсуле.