Темное разделение - [132]

28 ноября 1914 г.

Все позади.

Сегодня утром Эдвард предстал перед судом, и его адвокат (который был шокирован и едва мог поверить, что все это правда) ходатайствовал, чтобы он был отпущен под залог.

Я сидела на галерее для публики — я надела толстую вуаль, которую надевала в Западной Эферне, и думаю, что никто не узнал меня. Эдвард казался маленьким и странно съежившимся на скамье подсудимых, как если бы кто-то проколол его толстой иглой и из него вытекло все эгоистичное самодовольство и напыщенность. Он был так бледен, что лицо его казалось серым.

Адвокат просил, чтобы его выпустили под залог в пять тысяч фунтов, и, на его взгляд, это всего лишь формальность, и, конечно, Эдвард предоставит залог. Судьи — их было двое, и они казались очень суровыми — стали шепотом совещаться. Я наклонилась вперед, пытаясь услышать, что они говорят, но не смогла. И тогда один из них сказал:

— Мы не склонны отпускать его под залог, поскольку нам кажется…

В это время Эдвард подался вперед, как если бы кто-то сильно толкнул его в спину. Бледность сменилась вдруг ужасной краснотой — его лицо стало темно-пурпуровым, и жилы на лбу натянулись, как веревки. Он потянул руку вперед, как бы в мольбе или для защиты, не в силах говорить, и затем вдруг упал на ограждение.

В эту ужасную минуту все замерли, и затем один из приставов подбежал к нему, и кто-то попросил принести стакан воды, и раздался приглушенный вздох, как будто паника пробежала по залу.

Я не представляла себе, что делать, но прежде чем я смогла что-либо придумать, пристав, который подошел к нему первый, склонился над Эдвардом и заглянул ему в лицо.

— Он в порядке? — спросил старший судья. — Это обморок?

Пристав поглядел на верхнюю скамью:

— Это не обморок, сэр. Он мертв.

И тогда я вышла через заднюю дверь и не помню каким образом приехала домой.

Клари, глупая девица, заливалась слезами весь вечер. Миссис Тигг только сказала:

— Все будет хорошо, мэм.

— Если бы я сказал, что мне жаль, я бы солгал, — такими были слова Флоя. — Я не могу лгать тебе, Шарлотта. Но мы соблюдем приличия, моя любовь.

15 декабря 1914 г.

Я соблюла приличия полностью, так же как и Флой. Было, конечно, посмертное вскрытие, и слово «апоплексия» было записано в свидетельство о смерти. Это

такое же слово, как и другие; я не знаю, умер ли Эдвард от страха бесславия и унижения, что ему грозило, или он умер от внезапного постыдного осознания того, что он сделал. Я пытаюсь верить последнему, но не уверена.

Похороны были, конечно, частными, и люди соболезновали мне, но с жадным любопытством, что я нашла возмутительным. Я не нуждалась в соболезнованиях, и я хотела бы чувствовать скорбь и потрясение от смерти Эдварда, но не могу. Я могу лишь думать о том, что он был виновен в этом чудовищном обмане и что он приговорил Виолу и Соррел к детству в Мортмэйне. Я постараюсь помочь им забыть это — они пока у Флоя, но когда он снова уедет во Францию, мы переедем в деревню и будем жить там тихо, пока эта война не закончится и пока я не смогу поговорить с врачами об операции. Это будет трудно и опасно, и я даже не знаю, возможно ли это, но я верю, что нужно попытаться.

Я постепенно узнаю своих дочерей. Соррел — открытая и доверчивая, она как будто вышла невредимой после всего этого, но Виола… Виола тревожит меня своим молчанием, и иногда в ее взгляде ощущается тяжесть, которой не должно быть в глазах четырнадцатилетней девочки. Да, с Виолой нужно будет бережно обращаться.

Энтони Раффан посетил девочек — я вижу, как Соррел краснеет при нем, что заставляет меня с еще большей решимостью добиваться встречи с докторами.

Хотелось бы думать, что мне удастся найти эту девочку, Робин, но Энтони сказал, что ее забрали из Мортмэйна вскоре после моего посещения, и он никогда не слышал больше о ней. Я думаю, он уверен в том, что она исчезла в злом мире борделей и шоу уродов Мэтта Данси, и не верится, что мы найдем ее.

Флой уже начал писать историю Виолы и Соррел, он думает написать ее, как если бы они были одним лицом, воздействие тогда будет сильнее, так что его героиня будет вымышленной. Но история Мортмэйна и история Виолы и Соррел будут подлинными.

Он возвращается во Францию на следующей неделе, к своим военным статьям, и он снова будет помогать Красному Кресту в полевых госпиталях, что разбиты там для помощи раненым. Не знаю, когда увижу его снова и увижу ли вообще.

Но скоро начнется новый год — 1915-й, — и война, возможно, скоро закончится, и мы с Флоем наконец будем вместе.

* * *

Было еще не очень поздно, когда разговор в белом, наполненном светом доме, завершился, и Гарри с Симоной отправились гулять. Они шли по прибрежной тропинке и вышли на узкую дорожку, усыпанную галькой, и дошли до бледного берегового пространства. Было холодно, воздух колол щеки, и они оба были в шарфах и куртках с капюшоном, но это был какой-то добрый холод.

— Я люблю это место больше всего на свете, — сказала Симона, остановившись в конце узкой тропинки. — Моя мать приехала сюда после того, как я поступила в университет, — я думаю, она почувствовала себя свободнее, а вскоре появился Мартин. Он несколько лет работал в исследовательской группе в Канаде, но вернулся в Англию, когда мне исполнилось восемнадцать. И тогда они купили дом и поселились вместе. Они по-прежнему проводят часть года в Канаде, но они здесь уже давно. Сюда я приезжала на каникулы и на выходные. Мартин — лучшее событие в жизни моей матери.