Темное разделение - [126]

— Не стоит играть в слова. Мы оба знаем, что «Траст-Мортмэйн» — это ты сам. Наверняка Эдвард заплатил тебе за молчание о его обмане? Да, я так и думала.

Я почувствовала, что он двинулся, как если бы хотел вырваться, так что я приставила нож к его спине. Лезвие прорезало одежду и оцарапало его кожу, так что Дарси вздрогнул от боли и удивления.

— Если понадобится, я убью тебя. Обещаю это. Ты злое животное, и ты мерзейшая тварь, а я убью и сто человек, чтобы освободить своих дочерей.

— Они повесят тебя, сука.

— Я рискну. Теперь скажи мне, где бумаги об усыновлении, чтобы я их сожгла и забрала дочерей.

Он так обильно вспотел, что я чувствовала запах — ужасную вонь дрожжей, от которой меня мутило. Но он сказал:

— В чемодане, — и указал на потертый саквояж в углу комнаты. — Я вожу бумаги с собой, когда путешествую.

— Вставай, — сказала я, — но помни: если двинешься, этот нож проткнет твои смрадные гениталии.

— Ты не сделаешь это, дорогуша, давай… — Его голос неожиданно стал опять елейным.

— О, я отрежу тебе их, — сказала я, — и позабавлюсь этим.

Он медленно поднялся — нелепая фигура с брюками вокруг колен. Он попытался натянуть их, но я остановила его, потому что так он был скован в движениях, и он кособоко прошаркал до сумки и заглянул внутрь. В этот момент я испугалась, что он схватит что-то тяжелое — горшок с цветами или одно из этих безобразных китайских украшений с камина — и запустит в меня, но он не сделал этого. Он покопался в бумагах и мрачно достал два листка, подписанные адвокатом.

— Хорошо, — сказала я и, как дура, двинулась, чтобы взять их.

Он только этого и ждал; за четыре секунды он сбросил брюки и бросил их в меня. Он выбил нож из моей руки и толкнул меня назад на софу, рукой сдавив мое горло.

— Глупая пизда, — сказал он. — Ты думала, что можешь провести Мэтта Данси? Ни одна женщина не проведет меня, а ты и подавно.

Другой рукой он крепко схватил меня за запястье. Я боролась с ним, пиная его голени и стараясь ударить его коленом в пах, но он был слишком силен.

— Ты не получишь своих драгоценных деток, — прошипел он, жарко и зловонно дыша мне в лицо. — Они мои. Они делают деньги, эти две. Люди платят за то, чтобы посмотреть, как они танцуют и поют. И еще кое-что. — Его лицо склонилось над моим, красное, торжествующее, уродливое. — Через пару месяцев я выебу их, твоих драгоценных дочурок, — сказал он. — Я берегу их для этого. И потом, когда я покажу им пару штук, многие мужчины заплатят за то, чтобы переспать с ними.

Я смотрела на него в ужасе, а он захохотал.

— Они уроды, глупая бледная сучка, — уроды! — и у многих мужчин встанет только при мысли о том, чтобы оказаться в постели с уродкой! Да и женщины смогут позабавиться!

Я впилась зубами в его руку, но он вырвал ее и ударил меня по губам.

— Блядь, — сказал он, — тебе нужно дать урок. Не так просто прийти сюда с льстивыми глазами и белой нежной кожей и заставить мужчину стоять как телеграфный столб, а затем воткнуть в него нож — безнаказанно.

Он сильно ударил меня по лицу.

— Белая кожа, — произнес он огрубевшим голосом. — И голос, как у леди. Я всегда западал на таких, — и я в ужасе поняла, что у него снова встал.

Я боролась изо всех сил, но он был силен и тяжел, и я не могла ничего сделать. Тогда я стала звать на помощь, но он только заржал:

— Кричи, кричи, моя белая птичка! Никто здесь не обратит внимания на кричащую самку.

Он резко раздвинул мои ноги и разорвал тонкое белье, я ощутила мерзкий жар его тела, а потом грубые волосы и ствол члена у меня между бедер. Я снова закричала истошно, и мне показалось, что где-то в таверне дверь открылась, а потом закрылась. Но было уже слишком поздно, он уже начал входить в меня.

Дверь открылась, и он инстинктивно обернулся. Я увидела, что его лицо изменилось, и он неожиданно отпустил меня. От двери кто-то стремительно двинулся, и мне удалось сесть. Я повернула голову и увидела, кто стоит в дверях; на двух детских лицах было выражение ужаса.

Виола и Соррел, мои потерянные дети, впервые увидели меня в жутких объятиях злого монстра.

Они двинулись через комнату, и я увидела, как Виола схватила брошенный хлебный нож. Виола, чья левая рука обвилась вокруг тела Соррел — но правая уже занесла нож…

Кажется, я закричала, но было уже поздно. Виола резко вонзила нож в его толстую шею. Он пошатнулся назад, его глаза надулись, как пузыри, кровь брызнула из шеи. Он беспомощно закачался и слабо попытался вытащить нож, но прежде чем он дотянулся до него, рухнул на пол. Его тело дергалось в конвульсиях, и пена появилась у рта, а затем он замер.

Мне показалось, что время остановилось, но потом я посмотрела на них. Они глядели на меня глазами Флоя, но я увидела то, что не заметила ночью: у них мои скулы и мой крупный рот.

Я опустила подол юбки и одернула жакет. Я сказала, так спокойно, насколько смогла:

— Он мертв? — Мои первые слова дочерям.

— Да, он мертв, — снова Виола.

— Вы знаете, кто я?

— О да, — сказала она, и Соррел кивнула.

Она нежнее, подумала я, и посмотрела на нее, желая услышать ее голос. Она произнесла:

— Энтони видел тебя прошлой ночью, и он видел тебя прежде. Он сказал, что ты выглядишь в точности, как мы. Так что мы знаем.