Темное дело - [3]

Где я ее подцепил? Было ли у меня с ней что-нибудь? Я сунул руку под одеяло. Трусы… Ну и что? Это ни о чем не говорит. Это могло быть и с тем же успехом не быть. Какой-то извращенный Гамлет, ей-богу.

Ладно, оставь в покое женщину, лучше подумай о том, где находишься, а то снова придет дяденька Стиви и голосом Кости Сюткина скажет тебе, что…

Стоп! Костя Сюткин, ну конечно же, как у тебя из башки могло выскочить самое главное!

Я уже знал, где я. Я, правда, не мог понять, при чем тут эта неизвестная женщина на соседней кровати, но был уже спокойней. Я знал, где нахожусь.

Я был на подводной лодке.

С Костей Сюткиным мы вместе приехали из Москвы в Мурманск, откуда начинала свой круиз до Северного полюса и обратно субмарина под подлым названием «Заря». Пить мы начали в поезде. И с тех пор практически не прекращали это дело.

Вел себя Костя странно. Меня не покидало ощущение, что он чего-то недоговаривает. Сначала меня это настораживало, но по мере поступления спиртного я перестал обращать на это внимание. А потом все это куда-то исчезло, и осталось только ощущение непрекращающегося кайфа. За что теперь и мучаюсь.

Костю я знаю давно. Друзьями мы не стали только потому, что оба слишком много работаем, и наша занятость на дает нам сблизиться настолько, чтобы называться друзьями в полном смысле этого слова. Но это нисколько не мешает нам быть нормальными приятелями.

Он классный профессионал, Костя. Когда Басаев захватил в Буденновске заложников, мне лично довелось наблюдать, как он работает. Я восхищался этим парнем, его бесстрашием и здоровым легкомыслием.

— Старик! — говорил я ему в поезде. — Помнишь Буденновск? Ты был тогда на высоте, старик, — это я тебе говорю.

— Ты тоже не отсиживался, — отвечал он мне. — Я помню, как ты женщин защищал. Тебя же чуть не убили, помнишь?

Я помнил, но то, что там делал я, было по сравнению с действиями Кости работой дилетанта. К тому же я там преследовал личные цели, а Костя — общественные. И хоть это немного и по-коммунистически, мне оно нравится больше.

Мы прибыли в Мурманск, и пьянка продолжилась. Нам и в голову не приходило, что вообще-то можно и остановиться. Короче, к лодке мы приехали готовые. Но кое-что я помню.

Помню, что была грандиознейшая презентация, словно не круиз это был вовсе, а по меньшей мере закрытие всех войн на земле всерьез и надолго. И еще я помню фейерверк. Это было зрелище, доложу я вам. Ничего подобного в жизни не видел. Московский салют в честь пятидесятилетия Победы по сравнению с этим фейерверком — полузапретные забавы школьников с пистонами — вот какой это был фейерверк.

И главное — для кого? Мурманчане, подозреваю, в это время уже спали. Фактически, на этой презентации не было привычных халявщиков. Кроме, разумеется, прессы, которая, впрочем, тоже была в числе участников, причем по праву. Ну вот. Запустили фейерверк, не уступавший Северному сиянию, а потом все, кто на него глазел, спустились на корабль — в лодку, если угодно.

Но перед этим, помню, я потерял Сюткина. Потому что он достал откуда-то бутылку коньяка, налил мне в пластиковый стакан граммов сто пятьдесят, не меньше, и сказал:

— За тебя, старик! Чтоб, как говорится, и отдохнуть тебе, и поработать.

Я был настолько пьян, что потерял бдительность и, несмотря на то, что обычно пью только водку, жахнул этот коньяк и даже не заметил клоповьего привкуса.

Но что-то в его словах меня насторожило:

— Почему только меня? — спросил я, еле ворочая языком. — А ты?

— Обо мне не спрашивай! — засмеявшись, пропел он. — Старик! Ты даже не представляешь, какой тебя ждет сюрприз!

То самое, что его голосом говорил мне во сне Стив Уандер. Я понимал все больше и больше.

Но одна проблема осталась. Я старался не смотреть в сторону женщины, находившейся рядом. Как мне себя с ней вести? Было что-то у нас или нет?

Я попытался взять себя в руки и сосредоточиться. Давай рассуждать логично, Лапшин, говорил я сам себе. Во-первых…

Мои логические построения закончились, не успев начаться. Женщина застонала, перевернулась и вдруг зажгла лампу, которая стояла на тумбочке около ее кровати.

Справа от моей кровати стояло то же самое, но я уже не обращал внимания на такие мелочи. Сказать, что я остолбенел, значит сказать ничтожную долю правды. Я окаменел. Я превратился в лежащий соляной столб.

В кровати напротив лежала единственная женщина в мире, с которой у меня ничего в ту ночь и быть не могло — Юлия Рябинина собственной персоной.

4

Долгое время мы в упор рассматривали друг друга. Первым нарушил молчание я.

— На твоем месте должен быть Сюткин, — заявил я ей.

Эх, Костя, Костя, санта симплицитас… Вот что значат твои «сюрпризы»…

— Здравствуй, Лапшин, — сказала она довольно наглым голосом.

— Если ты пробралась сюда, чтобы продолжить свою песню о преимуществе семейной жизни над холостяцким существованием, то хочу тебя предупредить, что если ты…

Моя ирония, мой сарказм куда-то очень быстро улетучились сразу после того, как она скучающим голосом перебила меня:

— Да пошел ты! Козел…

Скажу честно, я опешил. Это был как бы не ее стиль. На какое-то время я даже засомневался, Рябинина ли она. Но очень быстро убедился в том, что зрение меня не обманывает.