Темное дело - [18]

Левита жалко. Может, для кого-то он и был костью в горле, но мне ничего плохого сделать не успел. Жалко толстяка. С Прищипенко хотел затусоваться, да смерть помешала. Все мы под Богом…

Стоп, подумал я, а где же Прищипенко? Куда он делся во время всего этого? Напрочь исчез, испарился. Можно подумать, что это он отравил Романа. М-да, господин депутат, далеко пойдете. Надо же уметь так растворяться. «Не был, не участвовал…»

И тут заговорило радио:

— Дорогие друзья! — голос звучал печально, и слышалась в нем, я бы сказал, печаль торжественная. — На борту нашего корабля сегодня утром произошло грустное событие. Наш пассажир, Роман Левит, скончался от сердечного приступа. Мы выражаем соболезнования близким покойного. Надеемся, что это печальное событие станет единственным несчастьем во время нашего круиза. Также надеемся, что больше ничто не сможет омрачить нашего с вами путешествия. Спасибо всем, кто в нас верит. Прослушайте теперь, какая программа развлечений вас ожидает сегодня…

Каждый работает, как может, подумал я. А что им остается делать? Посыпать голову пеплом? Отдать пассажирам деньги и вернуться в порт? Объявить траур? Что, в сущности, произошло? Каждый день кто-то умирает от сердечного приступа. Так что все в порядке — продолжаем веселиться, господа!

Уплочено!

— Ты слышал?! — ворвалась в каюту Рябинина. — Подлецы!

— Кто? — невозмутимо спросил я, хотя догадывался, кого она имела в виду.

— Ты слышал?! — повторила она. — Как они могут?

— А что ты предлагаешь? — поинтересовался я. — Что конкретно ты бы сделала на их месте?

— Я бы… — сказала она и замолчала.

Я ее не торопил. Но она все так же молчала, и я сказал:

— Ну?

Она пожала плечами и села на кровать. Опершись локтями на колени, подперла кулачками лицо и, задумчиво глядя на меня, проговорила:

— Ты мне ничего сказать не хочешь?

Что-то новое.

— Например? — поинтересовался я. — Если ты насчет предложения руки и сердца, то со смертью Левита ничего не изменилось.

Она никак не прореагировала. Только смотрела на меня своими ясными глазами и будто изучала.

— Да подавись ты своим предложением, — спокойно сказала она. — Клянусь, когда ты до него созреешь и выскажешься, я отвечу тебе отказом. Ты никогда на мне не женишься — даю тебе слово. Я не об этом тебя спрашиваю.

— А о чем? — немного задетый, спросил я.

— Подумай.

— Слушай, не говори загадками, — попросил я. — У меня до сих пор голова болит, так что в загадки я играть не могу физически.

— Мне сказали, что в кают-компанию ты вошел под руку с какой-то девицей. Познакомиться так стремительно ты не мог, я хорошо тебя знаю. Значит, с самого начала ты был с ней?

— Какого начала? — развеселился я.

— Перестань скалиться, Лапшин. — Можно быть негодяем, но не надо становиться омерзительным негодяем.

— Хорошо сказано, — стараясь не расхохотаться, произнес я с серьезным видом.

Все, что ни делается — к лучшему. Это давно мой девиз по жизни. Если она так думает и говорит, значит, зачем-то это мне нужно. Я еще не знаю, зачем, но, видимо, именно так она и должна говорить и думать. И пусть. Если вы еще не окончательно запутались в том, что я вам говорю, пошли дальше.

Пусть все идет так, как идет. Я ее ни в чем разубеждать не буду. Хотя бы потому, что она хочет именно этого. А не буду, госпожа, Рябинина! Хоть вы лопните!

Мне стало совсем весело от другой мысли. Оказывается, я бабник. В самом что ни на есть натуральном смысле. Потому что мне ужасно приятно было ощущать себя холостым в этом, извините за пошлость, море красивых женщин. Медсестра, Раечка, да и Стелла, если с ней поработать, тоже вариант. А еще, когда я возвращался сюда, в эту каюту, мне встретилась такая женщина, что я чуть язык не проглотил. Я только уступил ей дорогу, а она так улыбнулась в знак благодарности, что я тут же понял, что все женщины, которых я видел на борту этой лодки — телки по сравнению с ней. Улыбка была почти мимолетной, но в ней было столько благородства, столько, извиняюсь, породы…

Нет, что ни говори, а холостым быть хорошо.

Рябинина тем временем внимательно смотрела на меня.

— Кажется, ты понял, что я тебя не ревную, — сказала она, — а только показываю тебе тебя самого. Я думала, что ты если не ужаснешься, то хотя бы задумаешься. А тебе весело. Ты еще больший мерзавец, чем я думала.

Нет ничего хуже, чем разговаривать с оскорбленной женщиной.

— Мне это надоело, — заявил я ей. — Раз уж так получилось, что мы живем в одной каюте, давай по крайней мере постараемся сделать так, чтобы поменьше трепать друг другу нервы. Мы просто добрые соседи.

— Соседи… — усмехнулась она.

— Договорились? — спросил я нетерпеливо.

Ее улыбка мне не нравилась, ничего хорошего она мне не предвещала, но другого выхода я не видел.

— Договорились, — кивнула она.

Большего я и не хотел.

4

Обедать она тоже не вышла. Я даже стал подозревать, что Рябинина, как и я, мучилась похмельем, но сначала отвел эти мысли, а потом возмутился на самого себя: сколько же можно херней маяться?! Хватит думать о Рябининой! У тебя есть масса других возможностей. Вперед, Лапшин!

Обед прошел довольно вяло. Не стану вас утомлять перечислением того, что было на столе. Если вы в состоянии купить себе путевку в такой круиз, то ничем я вас не удивлю, если же не в состоянии — зачем мне вас дразнить? А вам — зачем это читать?