Темная волна. Лучшее - [7]

Впервые я увидел его пятьдесят лет назад. Это случилось в парке, где мы часто гуляли с сыном. Молодой и счастливый — таким я тогда был. Ничего другого, когда смотришь на себя с высоты новых пятидесяти «ступеней», уже и не разобрать. Я любил сына, любил жену, любил жизнь. Я и сейчас люблю Макса и Марину.

Оборачиваясь и пытаясь рассмотреть тридцатидвухлетнего себя, я копаюсь в воспоминаниях, выискиваю, что отскоблить от стенок памяти. Слышу эхо эмоций и событий. Думаю: «Раньше я был счастливее и уж точно моложе». Ошибиться невозможно. До того дня, когда Марина кивком показала на высокого мужчину на парковой скамейке, и ещё год спустя — я определённо был счастливее (в любую секунду из прожитых), чем в последующие сорок девять лет.

На то были причины. Вернее, их отсутствие.

Высокий мужчина неподвижно сидел на скамье. Такие типы часто притягивают внимание: чудаки, пьяные, бродяги, потерянные и несчастные люди… Мужчина, отдыхающий с закрытыми глазами напротив сцены летней эстрады, — кем был он?

Скуластое лицо, залысина, жидкие длинные волосы, которые нехотя, почти брезгливо трепал ветер. Опущенные веки. Руки в карманах.

— Мам, — позвал Макс, заметив наше с Мариной внимание к незнакомцу, — это ненастоящий дядя?

— Тише, — сказала Марина. Нас и мужчину разделял один ряд лавок. — Настоящий, просто он устал.

— Наверное, это робот, — сделал вывод сын.

Я усмехнулся, глядя на Ненастоящего дядю.

Чёрно-белый клетчатый шарф, обмотанный вокруг шеи в два-три слоя. Болоньевая куртка-пилот. Острые колени, с которых, как рыба с крючка, свисали чёрные брюки.

— Или манекен? — не унимался Макс.

Мужчину и впрямь можно было принять за манекен. Чего скрывать, незнакомец заинтересовал меня. Колоритный тип, в июньский зной одетый с прицелом на осеннюю сырость. Неподвижный истукан, рождающий ворох вопросов. Он мог быть кем угодно! Несчастным влюблённым с разбитым сердцем; умственно отсталым; серийным убийцей; шахматистом, живущим с мамой; парнем, который час назад тряс своими гениталиями перед прохожими; уставшим инженером, не спешащим домой к семье; призраком…

Я пообещал себе, что если увижу его ещё раз — неподвижного, укрывшегося от мира под опущенными веками, — то подойду и заговорю. Скажу правду: что пишу рассказы, собираю истории, что-то в этом духе.

Макс рисовал мелками на плитке, точнее, заставлял рисовать Марину, а после усердно замазюкивал домики, машинки и животных — такое вот современное искусство: уничтожение чужого.

— Пап, а нарисуй злого робота.

— С бензопилой или с топором?

— С бензопилой! Хочу, чтобы он пилил дерево!

Макс, как и большинство детей двух с половиной лет, не всегда говорил внятно. Последняя реплика прозвучала как: «С бенапилой! Хатю штоб он пилил деева!» Он напоминал иностранца, не разбирающегося в падежах и предлогах чужого языка («будем ходить на крепость»). Боже, как мне этого не хватает, всего этого…

— Сейчас сделаем. — Я взял из пластикового ведёрка мелок.

Злой робот распилил не только дерево, но и джип. Спустя пятьдесят лет я помню это очень хорошо, то ли потому, что ещё не раз рисовал Максу злого робота и разрезанный внедорожник, то ли потому, что по необъяснимой причине дни встреч с Ненастоящим дядей запечатлелись в памяти особенно чётко.

Закончив с рисунком, я снова украдкой глянул на мужчину.

Его глаза были открыты. Он смотрел на меня. Этот взгляд внёс разительные перемены, добавил образу пугающий, истеричный шарм, словно бездушная кукла проявила оттенок жизни.

Я потупился, уставившись на изрисованный мелками асфальт. Из всех уличных художеств Макс не замалевал только злого робота с бензопилой и расчленённый джип. Это чего-то да стоило.

За сценой гипнотически шелестели листвой дубы и клёны. Я поднял взгляд и, изображая полную отстранённость, стал всматриваться в аллею за рядами лавок — левее и выше головы мужчины.

Ненастоящий дядя сидел с открытыми глазами. Он по-прежнему смотрел на меня. Я понял это, даже не пересекаясь с ним взглядом. Ощутил. Меня захлестнула неловкость и некая тревога.

Ладно, сказал я себе, отворачиваясь, хватит игр. Обычный бедолага, который притягивает внимание. Почувствовал, что на него пялятся, и заволновался.

Я оставил Ненастоящего дядю в покое, а когда Марина собрала мелки в ведёрко, а Макс потянул всех к каруселям, — забыл о нём. На неделю. На долгую счастливую неделю.

* * *

Через пять дней после той безмолвной встречи с Ненастоящим дядей (теперь она действительно видится мне встречей, а не простым подглядыванием) я ушёл в отпуск. Июль прятал в карманах жару и воспоминания о дожде. Каждое утро мы с Максом брали с балкона самокаты и гнали в парк или в крепость.

В тот день мы направились в крепость.

Когда родился Макс, мы перебрались в новую квартиру, от которой до форта было рукой подать. Макс любил играть под «звездой» («пап, а когда дядя будет говорить?»; дядей был Юрий «Голос Войны» Левитан), у танков и пушек, в руинах казарм.

В кафе «Цитадель» мы перекусили сосисками в тесте, запили яблочным соком и покатили к Холмским воротам. Перебравшись по мосту на Волынское укрепление, мы остановились.

— Я пугался ночью, — сказал Макс, глядя на идущую вдоль реки тропку, — не хотел туда ходить…