Темная сторона Петербурга - [13]

И вот пошли тогда напасти на всех, кто здесь жил, — засухи, наводнения, голод, мор. Враждебные племена и разбойники изводили народ. Кровь лилась как вода, и не было избавления от смерти ни сильным воинам, ни маленьким детям.

Люди испугались, явились принести жертвы духу, но атакан отверг все — он мстил за убийство своего кровника, жреца. Камень как камень — он не умеет прощать.

Тогда люди задумали избавиться от камня: вырыли огромную яму, скинули глыбу на дно и закидали землей. Но прошел срок — и камень вышел на поверхность. Известно: земля камни родит. И снова полилась кровь.

Придумали камню другую казнь: прорыли канаву и затопили его у берега Невы. Но такова сила атакана, что и вода не смогла удержать камень, и выбрался он обратно на сушу.

Перепугались люди, отчаялись. Взмолились всем племенем новому богу, раз старый столь сурово карал их.

Бог сжалился над людьми и наслал на их землю малый потоп. Пошли сильные дожди — день, два, месяц. Мощные потоки размыли русло реки, и камень пропал на дне Невы и с тех пор на поверхности не показывался. Но это ничего не значит. Атакан силы не потерял.

— Откуда знаете?

Щуплый потомок шамана вздрогнул. Он до того увлекся своим мрачным рассказом, что почти забыл о моем существовании. Оглянувшись, пожал плечами.

— Да это и весь Питер знает. Если уж что случалось в городе, так непременно здесь. И на суше, и на воде. Самоубийцы. Утопленники. Аварии. Еще когда строили мост — в опоре кессон прорвало, около тридцати человек утонуло. И спустя год на том же месте — взрыв на стройке. Опять жертвы…

— Почему?

Он поежился, отвел глаза.

— Не знаю, — сказал. — Дядя упоминал — какая-то история приключилась нехорошая с тогдашним жрецом. Или с его женой…

Он говорил так неохотно, что я подумал: темнит потомок шамана. А он снова принялся наблюдать за моим лицом, и физиономия у него сделалась неприятно звериная, хитрая.

Странный тип. Чего он, в конце концов, от меня хочет? То кидается незнакомому человеку в жилетку плакаться, а то скрытничает и юлит.

Между тем сумерки сгущались; последние розовые дорожки закатного света угасли — вода сделалась иссиня-черной, цвета закаленной булатной стали. Туристы и молодежные компании давно не попадались навстречу.

— Дядя сказал: тот жрец не выполнил завета, и атакан обернулся против него, — глухо закашлявшись, поведал хилый потомок жрецов. А я вдруг весьма некстати подумал — странно, что он так и не назвал мне свое имя. Надо бы его спросить. Но он как раз опять залился соловьем, затарахтел — не остановишь. — У него были неприятности, у того жреца. Поэтому он даже уехал в другую страну. Но это не помогло. Пришлось вернуться. Кончилось тем, что он бросился с моста в воду и утонул. Служение перешло к другому жрецу, напрасные смерти прекратились.

«Напрасные смерти? О чем это он?» — я уже ничего не понимал. Попутчик мой вдруг сделался беспокойным: засуетился, забегал вперед-назад, не один раз оглянулся по сторонам. Я уж подумал: об удобствах цивилизации затосковал. В смысле — в сортир человеку надо.

Но он продолжал говорить, подробно разъясняя мне какие-то детали, с дотошностью и упорством входя в мельчайшие и абсолютно неинтересные подробности жизни дяди.

Я решил, что пора прекращать балаган и закругляться с прогулками. Тем более что мы как раз подходили — в который раз уже за этот вечер — к тому самому месту, откуда ушли. С Невы тянуло сыростью, и резко пахла тиной вода — в такие ночи не стоит долго задерживаться на набережной. Особенно если у кого ревматизм.

Я уже обдумывал, что сказать, когда буду прощаться. Но он вдруг сделал резкое движение, заступил мне дорогу, приблизив лицо, заглянул в глаза и как-то с нажимом произнес:

— Я думаю, вы поняли меня. Вы поняли, чего я боюсь? Мое неумение служить не нравится атакану. И это означает новые смерти для многих людей. Многих. Вы понимаете? Людей, ни в чем не виноватых. Ничего не подозревающих… Вы понимаете?

Голос у него сделался просительным и жалким; глаза из серо-голубых и водянистых стали темными, как водовороты в морской пучине, где царит вечная мгла.

— Вы уже старый человек, поживший на свете. Мудрый. Вы наверняка меня понимаете…

Бормоча всю эту болезненную чушь, он сверлил меня взглядом и наступал ближе, заставляя отклоняться назад. Мы уже едва не нос к носу с ним стояли, когда я почувствовал, что уперся задом в холодный гранит парапета.

— Что-то я… Задержался. А меня ждут.

Глупо, но я вдруг подумал, что тип, который днем показался мне хлюпиком, вовсе не такой слабак — по крайней мере говорить жестко он умеет.

— Вам не надо никуда идти.

Он схватил мою руку.

— Но ведь меня ждут…

Теперь уже мой голос сделался жалким и просительным. Я попытался вырваться и обнаружил, что пальцы у моего противника холодные и цепкие, как стальные крюки.

Не позволяя ни обойти, ни отодвинуть себя силой, он припер меня к парапету и упорно толкал туда, в черные, маслянисто поблескивающие воды Невы.

— Эй! Поймите же — мне пора…

Я повысил голос, но боялся закричать. А вдруг эта цеплючая сволочь догадается зажать мне рот? Тогда уж точно потеряю шанс вырваться. Я все пытался с ним разговаривать. Даже животных усмиряют ласковыми словами. Я старался сохранять спокойствие, но сердце колотилось уже где-то в горле, да так громко, что я удивлялся — как он этого не слышит. Этот барабанный бой больного сердца предвещал мерзавцу скорую победу.