Темная сторона Петербурга - [11]

— Помогите, пожалуйста, — прошипел этот тип при виде меня, морщась от боли. — Тут, в кармане, платок…

Никакая сила на свете не заставила бы меня сунуть руку в карман к незнакомцу — я даже со своими детьми, когда они еще пешком под стол ходили, так не поступал. Поэтому я протянул руку к бутылке, которую человек еле удерживал, и жестом показал: давай помогу, подержу. Давай!

Как мне кажется, на алкоголика я не похож. При взгляде на меня нельзя предположить, что, едва завидев бутылку с градусами, я вырву ее из рук владельца и скроюсь в голубой дали.

Но, думается, типу с бутылкой примерещилась именно эта картина, потому что он как будто испугался. Пробормотал:

— Нет-нет! Секундочку. Будьте добры… Э-э-э…

Поставил бутылку у ног и выдернул платок из кармана джинсов.

— Пожалуйста, прошу вас…

— Надо бы продезинфицировать. Перекисью. Тут аптека недалеко, — сказал я, протягивая руку к платку.

— Э-э-э… У меня к вам огромная просьба, — сказал незнакомец, отдергивая платок и кривясь от боли. — Сперва откройте бутылку! Сумеете?

Ага, подумал я. Этот тип дезинфицируется изнутри.

Такие обычно не вызывают моего сочувствия, но этого я пожалел. Уж больно простодушно пялился он на меня своими голубыми гляделками и как-то легко, словно пух у младенца, летали вокруг его головы редеющие остатки рыжей шевелюры. От малейшего дуновения ветерка они вставали дыбом вокруг лысины, и это выглядело забавно: растерянный ирокез на тропе войны в каменных джунглях. Намеревался зарыть топор войны, да растерялся — асфальт кругом.

— Открыть сумеете? — тревожно повторил «ирокез». Я кивнул.

У меня всегда при себе хороший перочинный нож со штопором — друг привез когда-то из Германии, швейцарский.

— Так и быть, товарищ алконавт.

Посмеиваясь, я достал нож, отогнул штопорное лезвие, в три секунды откупорил бутылку и протянул ему.

— На, лечись.

— Я не алконавт, — высказался странный субъект, нимало не обидевшись. — Задержитесь еще на секундочку. Я мигом!

Он взял открытую бутылку за горлышко, перехватил порезанной рукой — из которой продолжала обильно сочиться кровь — и, далеко вытянувшись над парапетом, опрокинул содержимое бутылки в Неву.

Я вытаращил глаза.

Портвейн, булькая, рубиновой струйкой полился в реку; алые гроздья крови, набухая, отрывались от запястья странного типа и тоже слетали вниз.

Пару минут мы вдвоем наблюдали завораживающее зрелище. Потом вино кончилось (крови, полагаю, оставалось еще порядочно).

— А теперь платок, — с настырностью шекспировского мавра произнес незнакомец.

Я взял его платок и перевязал рану.

— Только затяните потуже, — попросил двинутый тип.

Я затянул. Тип взвыл.

Я немного ослабил узел.

— Так хорошо?

— Хорошо, — кивнул чудик и, просверлив меня взглядом, спросил: — Вы, я надеюсь, не торопитесь?

Я оглядел набережную. Неподалеку от нас двое удильщиков расположились на согретом солнцем камне у самой воды. Лица безмятежных рыболовов-любителей были полны стоического равнодушия. Они сосредоточенно изучали поплавки. Ничто не отвлекало их от медитации. Молодцы. Жаль, но я так не умею. Потому-то тип и прицепился именно ко мне.

— Да как вам сказать… — замямлил я.

— Не беспокойтесь! Я не отниму много времени, — вскричал коротышка. — Просто пройдемся. Пожалуйста!

— Куда?

— Что — куда?

— Куда пройдемся-то? — нахмурившись, спросил я.

— А! — спохватился навязчивый субъект. — А куда хотите. Мне все равно. Главное, чтоб не очень шумно вокруг…

— Ну, тогда — туда! — Я махнул рукой в сторону Летнего сада, и странный человек потянулся за мной, как нитка за иголкой.

Он обхватил мой локоть и уже не отпустил. Теребил и дергал рукав моей рубашки в такт своему эмоциональному повествованию. Такая у него обнаружилась скверная привычка. Для начала он сообщил мне, что:

— Два дня назад умер мой дядя.

— Сочувствую, — отозвался я. — Это… нехорошо.

Спрашивается: какое мне дело до его дяди?

Я, конечно, человек старой формации, но выражать соболезнования совершенно не умею. Все же я попытался промычать нечто невразумительное, чтобы как-то обозначить, прилично случаю, печаль. Он, однако, остановил меня.

Помахал ладонью в воздухе перед собой и пояснил:

— Нет-нет, ничего. Я же совсем не знал дядю. Да что там: я не знал и того, что он существует! Он был двоюродный брат моего отца. Отец умер, а мать считала родственника слегка помешанным. Чокнутым! Не знаю почему. Вернее, теперь-то догадываюсь. Дядя мой был шаманом. Или вроде того.

Думаю, на моем лице ясно читалась реакция на эти приятные сведения. В голосе коротышки зазвенели виноватые нотки.

— То есть он мне это как-то по-другому высказал… У него терминология своеобразная. Я просто, чтобы понятнее было…

Я скривился и уже хотел было отшвартоваться, бросив типа в бурные хищные воды городской стихии, как Стенька Разин — княжну, но он, почуяв перемену галса, трогательно заглянул мне в глаза и спросил:

— А вы вообще в шаманов верите?

Я отрицательно помотал головой.

— Вы знаете, что такое эгрегор?

Я снова помотал головой. Тип смутился и как-то увял.

— Знаете, я-то ведь тоже, в общем… Дядя мне все это рассказывал и объяснял, но я… не очень хорошо понял.

Странные, конечно, у некоторых бывают дяди. Но ведь с другой стороны — племянники за дядь не отвечают. Мало ли какой непутевый кому попался? Не повезло. Помню, мне этого типа даже чуток жалко стало.