Темная сторона Хюгге - [20]

Его настоящая мать как-то рассказала мне, что роды протекали тяжело, в основном из-за размеров головы.

И вот теперь она словно еще увеличилась в размерах.

Брат был женат, у него уже были дети и полжизни за плечами. Его фигуру можно было назвать спортивной, он тягал «железо» и занимался бегом. И потом я сам слышал от многих, что он человек с обаянием и харизмой. Но в ситуации, в которой он оказался, здесь, в больнице, складывалось впечатление, как будто все эти тренировки и черты его характера служили панцирем, защищавшим того, кем он был на самом деле. А был он маленьким ребенком.

Мы разговаривали вполголоса. О том, что он помнит из случившегося за последние несколько дней. Набралось не так много. Он выпил две бутылки спиртного, проглотил сотню таблеток парацетамола и сел за руль.

Он говорил с тихим, потрясенным достоинством.

Такой близости между нами не было с тех пор, как мы были детьми.

И в этой близости ко мне пришло понимание. Оно не выражалось в словах, они появились позднее; скорее, это было физическое ощущение: я понял, что в его поступке был смысл. Что попытка покончить с собой была попыткой ребенка сломать панцирь и таким образом обрести контакт с миром. И для этого ребенка было исключительно важно не оказаться взаперти снова.

Потому что в таком случае будет еще попытка. И она удастся.

Через полчаса появилась медсестра и сказала, что брату нужен отдых.

Она проводила меня по коридору.

– В рубашке родился, – сказала она.

В каком-то смысле было поразительно слышать такие слова. В адрес человека, который пытался покончить жизнь самоубийством.

– Он выжил после всех этих таблеток и алкоголя и не погиб в аварии. Полицейские говорят, что, по словам очевидцев, машина кувыркалась с откоса, потом проломила изгородь, снова встала на колеса, оказавшись на поле, откуда он затем опять выехал на дорогу. И после всего этого остался в живых. И после парацетамола. Такая концентрация этого медикамента в крови обычно приводит к очень серьезным повреждениям печени, человек вполне может от них скончаться. Но даже с этим его организм, похоже, справляется. Да, мы не можем сказать, что его жизнь вне опасности. Но мы верим, что он выдержит. В каком-то смысле он выжил трижды. В рубашке родился.

* * *

Мы выросли вместе в Кристиансхавне, в те годы, когда это еще был район для бедных.

Мне было пять лет, а ему четыре, в тот день, когда я впервые увидел его – на площадке за Церковью Кристиана. Мама часто водила меня туда по воскресеньям, там были песочницы и скамейки, и дикий виноград, и солнечные лучи на серых стенах, и тишина.

С некоторыми людьми, играющими в нашей жизни – до самого ее конца – важную роль, так получается, что мы помним момент первой встречи. Возможно, потому что первый взгляд обладает проницательностью особого рода. Может, причина в том, что мы ничего не ожидаем друг от друга, и встрече не предшествует никакая история, поэтому все покровы могут оказаться сброшенными, и во время такой встречи происходят вещи, для которых еще не придумали слов.

Я помню кожу его щек, румянец. Волосы, постриженные машинкой. Взгляд, которым он смотрел на меня и мою маму, – настороженный и вместе с тем совершенно искренний.

Мы играли вместе, и в какой-то момент до мамы дошло, что он там с сестрой без родителей. Двое детей, ему четыре, девочке два, были без присмотра.

Мы проводили их до дома, и, хотя мама ничего не сказала, я видел, что она за них тревожится.

Они жили на Вильдерсгаде, в одном из домов в глубине двора. Их мать открыла дверь, я заметил, что моя в легком шоке.

С того дня мы старались видеться с ним как можно чаще, он нередко приходил к нам в дом, часто со своей сестренкой Марией.

Иногда им разрешалось остаться у нас на ночь. Процедура была следующая: мы спрашивали позволения у мамы, она соглашалась и шла на Вильдерсгаде спросить, не против ли их мать, у той не было телефона.

Она растила их одна, зарабатывала уборкой по ночам, а днем спала, пока кто-нибудь из соседей приглядывал за детьми.

Иногда моей маме не хотелось ее будить, тогда она просто оставляла записку.

Мы с Симоном спали в моей кровати, Марию клали на матрац на полу. Он очень заботливо укладывал ее, хотя сам был еще таким маленьким. После того как моя мама желала нам спокойной ночи, выключала свет и закрывала дверь комнаты, он слезал на пол к сестренке. У нее была тряпичная кукла, которую она никогда не выпускала из рук; он говорил что-нибудь кукле и поправлял на Марии одеяло, под конец всегда произнося: «Если что, я тут рядом».

Потом забирался ко мне, и мы лежали рядышком и тихонько болтали в темноте.

Через какое-то время его шепот начинал чередоваться все более длительными паузами, а потом наставал момент, всегда на выдохе, когда он проваливался в сон.

А я лежал в темноте и чувствовал, что должен приглядывать за ним. Как будто он был моим младшим братиком.

Он заботливо приглядывал за Марией. Она приглядывала за куклой. Я пытался приглядывать за ним. Мои родители старались приглядывать за мной. Мама Симона и Марии тоже приглядывала за ними. И соседи.

Мир в том числе и таков тоже. Он состоит не только из войн, жадности и истребления редких видов животных. Помимо этого, существуют цепочки людей, пытающихся заботливо приглядывать друг за другом.