Темная сторона - [3]

Если она и заметила это, то лишь оттого, что я неожиданно замер в ее объятиях. А она требовала действий, ей нужно было спешить, и она спешила и торопливо стянула с меня шарф, и повесила черное пальто на плечики, и взяла за руку, и повела за собой в комнату, и захлопнула за мной дверь, отрезая пути к отступлению.

И я не противился более. Я принял ее нетерпение и ее страсть и постарался заразиться ею. До той минуты, пока за мною не закрылась дверь спальни, я не чувствовал ничего, кроме дружеского расположения и участия, теперь же, когда ее щеки пятнами порозовели, когда она протянула ко мне руки и позвала коснуться обнаженной груди, я не чувствовал вообще ничего.

Но и отступить не смог. Ее тонкая фигурка, ее низкие плоские груди, и мальчишеские бедра, и золотистый пушок лона до странности безумно притягивали меня. Притягивали, но не волновали, как не волнует уже нечто, с детских времен ночною грезой оставшееся в памяти, увиденное или придуманное и теперь вот смутно припоминаемое, за давностью лет по-домашнему знакомое и приятное в сумбуре снов, проведенных на правой стороне.

Она упала на постель и раскинула объятия, и приняла меня в них.

И соприкоснувшись с ее телом, ощутив его запах вновь смутно знакомый, тотчас же, словно и в самом деле вернулся во времени назад, в далекие подростковые годы, почувствовав себя неопытным юнцом, которому все происходящее - впервые, и волнение и боязнь ошибиться и не показаться тем, кем должно и так хочется быть, становились для меня превыше влечения. Я чувствовал ее обручем сжимающие объятия, слышал ее стоны и вскрики; волны, спазматически проходящие по ее телу в противоход, потрясали нас; она горела, жаждала, понуждая меня выбиваться из сил, страсть захлестывала ее, накрывала с головой... и бессильно разбивалась, где-то бесконечно далеко от меня.

Я старался и доводил ее до исступления и чувствовал как ее пальцы впиваются в спину; я старался не смотреть ей в лицо, уткнувшись в подушку, в рассыпавшиеся гидропиритные волосы, пахнущие чем-то синтетическим, старался вспомнить, воспроизвести в памяти ту девушку, с которой у меня все получалось, все, кроме совместной жизни, давно, два года назад, пытался, но никак не мог; неровное дыхание и вскрики и извивавшееся подо мной тело было чуждым, и картинка, столь любимая прежде, едва обозначившись, билась на осколки и исчезала. Мой мозг точно покрылся изморозью, застудившей желания, все мои попытки растопить его приводили лишь к новым студеным порывам.

Она протяжно, точно раненая стрелой, ворвавшейся ей в живот, закричала, изогнулась с неожиданной силой, едва не сбросив меня и, враз обессилев, вновь разметалась на подушках. А я, не в силах остановиться, задыхаясь под громогласное биение бешено стучавшего сердца, продолжал бороться с оледеневшими чувствами. Анна не воспринимала меня уже, ее руки разжались, я остался один.

Едва слышно она произнесла, точно в беспамятстве:

- Нет, ты невозможен. Сколько можно... нет, если хочешь, давай еще раз.

И, странно, в этот миг я узнал ее.

Мимолетные намеки сложились в воспоминания, словно фрагменты головоломки в картинку, ту, что много, десять лет назад, мечтал видеть, мечтал все полгода, пока встречался с ней, с Аней Плотниковой, ученицей одной из школ юга Москвы (я лишь сегодня узнал ее номер), мечтавшей поступить в институт и потому пришедшей на частные подготовительные курсы. Наша группа состояла из пяти человек, я приходил с приятелем, а уходил с ней. Ее любимой фразой была та, что она произнесла совсем недавно в машине, та самая, толкнувшая мои воспоминания; она произносила эти слова часто без всякой нужды, особенно, когда мы были одни. И только лишь я, воспользовавшись интимностью момента, украдкой целовал ее, она говорила то, что произнесла с негою в голосе мгновение назад и беззастенчиво подставляла накрашенные алой помадой губы. Как и сейчас.

Моему желанию оказалось есть за что уцепиться, и оно уцепилось, изморозь смыло обжигающей, душной волной, я исторг из себя полузадушенный хрип и замер, вконец обессилев, стараясь унять сотрясавшие меня биения сердца.

Аня удовлетворенно вздохнула, успокаиваясь, я почувствовал, как болит спина, в которую в порыве страсти впивались ее коготки.

Цепочки на ее шее уже не было, странно, что я заметил это, странно, что я вообще замечал что-то, кроме нее самой. Анна сладко потянулась, пятками сбивая простыню. Я хотел было спросить ее о золотом дракончике, как в дверь осторожно поскреблись.

От этого шелестящего звука я вздрогнул; мне и в голову не могло придти, что в квартире может быть кто-то еще. Впрочем, ничего удивительного, из всей квартиры я успел разглядеть вешалку с моим пальто да постель, в которой меня приняла Анна.

Аня подняла голову.

- Не обращай внимания, это Рэн. Моя, - она на мгновение замялась, компаньонка. Что там?

Дверь приоткрылась на ладонь.

- Я все приготовила, - донесся из-за двери тихий девичий голос.

- Хорошо. Что-нибудь выпьешь?

Я вспомнил о намечавшейся некогда встрече в Лефортове. Отголосок мысли, точно пришедший из чужого сознания, невыразительный и ни к чему не обязывающий. Я потянулся и сел в кровати.