Тёмная радуга - [210]
— Тот Макс не знает тебя, милая, — невесомый блик понимания на лице моего vis-a-vis[54]. — Так тоже бывает. Мы с ним слишком давно живем врозь. Общая у нас, пожалуй, только музыка. А может быть, так и надо? Не знаю. Меня это устраивает, его тоже. У каждого из нас своя жизнь и свои впечатления от нее. Не думай об этом.
Он снова заиграл. Ласковая светлая печаль и тихая щемящая нежность мелодии струились из-под его пальцев, окутывая меня с головой и унося пронзительную боль одиночества. Ну, почему он не мог вот так попрощаться на Земле?!
— Знаешь, милая, у тебя есть удивительное свойство. Я никогда не встречал людей, которые бы умели видеть и чувствовать, как ты. Ты видишь человека таким, каким он сам себя не знает, и за всю жизнь мало кто это знание обретает. Я сам понял это только сегодня. Впрочем, ты уже тогда была ведьмой, а я — дураком. Мне было хорошо с тобой. Но однажды вдруг показалось, что ты меня придумала, как девочки придумывают прекрасных принцев, а мальчики принцесс. И я не захотел быть придуманным, и ушел, не понимая, что ты дарила мне знания, которые я считал глупой фантазией.
Снова цитируя мои стихи (вот уж не думала, что он их запомнит!), он перестал играть, но музыка звучала сама по себе. Я видела руки, тянувшиеся мне навстречу. Длинные тонкие пальцы уже почти легли на мою ладонь, но словно натолкнулись на невидимое препятствие и замерли. Мы были в разных измерениях. Близко, смертельно близко и бесконечно далеко. Тоненькая, прозрачная, ощутимая и непреодолимая преграда между двумя реальностями лежала между нами. Кромка, разделяющая миры, перепутье судьбы и мирозданья, навсегда разошедшиеся в разные стороны дороги.
— Наши руки не могут соединиться, Макс, как бы нам не хотелось. Ты и сам это знаешь, правда?
И все равно спасибо. Мне никто не делал таких подарков. — Я вдруг отчетливо увидела песочные часы. Песчинки бежали все быстрее, и не было того, кто бы перевернул эти сообщающиеся сосуды… — Прощай, милый. Тебе пора.
Его силуэт начал стремительно таять, становиться все призрачней, превращаясь в мириады сияющих пылинок, ласково закружившихся вокруг меня, пока он не исчез совсем. «Прощай…» — эхом долетело сквозь затихающую музыку. На мгновение я увидела маленькое пустое кафе на тихой улочке, грустного пожилого официанта, облокотившегося на стойку, а потом завеса теплого моросящего дождя смыла все картинки и вернула меня в обеденный зал гостиницы. Ни рояля, ни пианиста больше не было.
Я присела за пустой столик и закрыла глаза. Никогда еще с такой легкостью я не отпускала свои воспоминания. Я не делала никаких дыхательных упражнений, как то предписывает несравненный Кастанеда, однако какая-то часть горечи растворилась у меня внутри и пропала без следа. Интересно, случайно ли исчез куда-то на гастроли хозяин Панькиного дома? Или кто-то об этом позаботился? Ладно, кто бы он ни был, он был прав. Макса и Гури «в одном флаконе» я бы не выдержала…
— Алиса, просыпайся, — меня тормошил Слай. — До обелиска еще топать и топать.
Я захлопала глазами. Значит, это всего лишь сон?! Тело проснулось мгновенно. Сумасшедший заряд бодрости обрушился на меня, как бочка холодной воды. Словно мы ночевали не в лесу, а в эльфийском доме, где и сон и явь постоянно вливают в тебя жизненные силы. Если принять во внимание, что накануне мы отмахали черт знает сколько миль по бездорожью, расчищая себе путь через непроходимые джунгли, было чему порадоваться.
Всю дорогу, пока мы прорубались сквозь буйную зелень тропического леса, я мысленно возвращалась в этот странным сон. Эффект для тела действительно получился потрясающий. Чего нельзя сказать о мозгах. Я совершенно не чувствовала усталости, хотя и догадывалась, что такой прилив сил явление временное. Где-то на самом дне моей памяти хранилось достаточно горьких воспоминаний. Вот если бы и их отпустить с такой же легкостью. Ну да, ну да, мечтать не вредно. Не каждую же ночь мне будут сниться такие прощальные сны, дарящие бодрость. А заняться этим наяву особой возможности не представлялось. Разве что, пока мы в Каменном городе бездельничали. Только вот подобных мыслей у меня там не возникало. Конечно, знал бы, где упал, подстелил бы соломки. Да что теперь об этом говорить? Все мы сильны задним умом. Вспоминать прошлое — занятие кропотливое, требующее полной сосредоточенности. А путь наш, как назло, к этому не располагал.
Между прочим, то самое мое замечательное с точки зрения Макса свойство — видеть людей такими, какими они себя не знают, частенько играло со мной довольно скверные шутки. Я почему-то наивно полагала, что раз вижу homo sapiens-ов[55] такими, какими вижу, значит, и вести они себя должны соответственно. На поверку же все оказывалось более чем грустно. Мои разной степени знакомства человеческие особи наотрез отказывались проявлять видимые мной в них качества. По большей части это относилось к лицам противоположного пола, на которых я возлагала большие надежды. И когда очередной роман летел в тартарары, я не переставала удивляться — почему оно все так, а не иначе. А, оказывается, все просто. Какая-то неведомая сила блокировала в них то, что мне представлялось очевидным. Им всем казалось, как и бедняге Максу, что я их придумываю, и они сопротивлялись с отчаянием приговоренного к смерти, ну и побеждали, естественно. При этом кто-то из них возвращался через несколько лет и именно тогда, когда в нем абсолютно отпадала надобность. И мне только оставалось грустно петь про себя: «…где ты раньше был столько дней и лет?..», и делать хорошую мину при плохой игре, предлагая остаться друзьями. Один только безумный (в хорошем смысле) музыкант по имени Макс сумел разгадать мое дурацкое свойство, я бы назвала это — взгляд с изнанки или из зазеркалья. Впрочем, он всегда был большой оригинал.
