Темная полоса - [23]

Студию заполняли вещи, которые и должны были ее заполнять: мольберты, стеллажи, где были свалены листы ватмана, тюбики с красками, бутылки с растворителями, какие-то ящики, коробки и всякое, конечно очень ценное, добро, а еще стоящие в несколько рядов по периметру комнаты и развешанные на стенах картины.

Устав смотреть в одном направлении, я решилась задать живописцу вопрос:

– А Инна сюда не приедет?

– Ой, какая же ты трусливая! Боишься, что она тебе глаза выцарапает?

Его шутка показалась мне какой-то гадкой. Как можно шутить после всего, что между нами троими случилось?

– Перестань, – ответила я.

Женя глянул на меня скептически и покачал головой:

– Что ты в самом деле? Чужие з-здесь не ходят. Инка работала в этой студии в последний раз… лет десять назад. Еще при моем отце. А когда он умер, Инна сказала, что не может больше здесь находиться – ей все напоминает о Станиславе Владимировиче и бла-бла-бла. Даже свои юношеские работы не забрала. Они так и стоят там, за стеллажами. Она сейчас живет в своей квартире, которую ей брат купил.

– Не шути больше на эту тему.

– На какую т-тему? – спросил он.

Я не ответила. Он не повторил вопрос.

Прошло еще около сорока минут, а затем Шельдешов отложил кисть, сел в драное кресло у стены и закрыл глаза ладонями.

– Все? – спросила я.

Он молча кивнул.

– З-завтра я заеду за тобой в восемь утра.

– Нет! Завтра ты поедешь на урок к моей дочери.

Женька отнял руки от лица.

– Б-блин! Я забыл. Так что я должен сказать твоей…

– Варьке.

– Да, прости, Варе? Что она способная, что я повешу ее работы в своей галерее? Знаешь, протекция – это не очень хороший путь в искусстве. Даже если рассматривать искусство как бизнес. Уж я-то з-знаю.

– Нет. Женя, скажи ей правду. Нелицеприятную, если она заслуживает. Не щади ее. Я прошу у тебя правды. Если ты решишь, что она не без способностей, – скажи ей это. Но только если это правда.

– Ладно. – Видимо, Женька чувствовал, что не все так уж просто, но лезть в душу не хотел. – Поедем, я отвезу тебя домой.

– Я сама доберусь.

Меньше всего на свете мне хотелось, чтобы пребывавшая в бешенстве дочурка увидела его машину и потом догадалась, кому она принадлежит.

Глава 4

В студии я отключила звук своего телефона, а в маршрутке обнаружила восемь пропущенных звонков от Соньки. Мое сердце тревожно забилось. Неужели опять произошло что-то плохое?

– Наташа, он пришел ко мне домой. Он сказал, что собрал все доказательства, и теперь Лешку будут судить! А если я не заплачу, то Лешка погибнет еще в СИЗО. Это будет выглядеть так, будто он не выдержал ломки и повесился. Наташенька, мой сын, мой Лешик!

В маршрутке – рядом со мной, напротив – сидели люди. Они смотрели на меня, и я чувствовала, что мое взволнованное состояние кажется им ужасно интересным: надо же, смотри – у тетки такой офигевший вид! Я старалась говорить тише и не смотреть на окружающих.

– Кто пришел?

– Дмитриев! Он пришел, чтобы вытребовать у меня взятку.

– Сколько?

– Десять миллионов рублей.

Я попросила водителя маршрутки остановиться и вышла в прохладную темноту города. Здесь можно было поймать такси, чтобы добраться до Соньки.

В такси я набрала Дольче. Он был уже в курсе событий, предлагал изловить Дмитриева и прижать его к стене. Пусть, скотина, отвянет со своими миллионами! Иначе мы накатаем такую телегу куда повыше, что… У нас же есть знакомый прокурор!

Я ответила, что мы не можем ловить следователя или жаловаться прокурору, у Дмитриева в руках заложник. Если мы сдадим его в прокуратуру, этого чертова козла, возможно, посадят, но он передаст Лешкино дело в суд. И я верю, что уже из СИЗО наш Леша живым не выйдет.

Дольче неуверенно предложил собирать деньги. Только где мы столько возьмем, да и времени, наверное, Дмитриев много не даст.

Мы стали считать. Два с половиной миллиона стоит квартира Сони. Она сама может жить у своего отца за городом, хоть это и не праздник. «Опель» Дольче можно продать за шестьсот тысяч, не больше. Моя квартира – это еще два с половиной миллиона. Дольче подвел итог – пять миллионов и шестьсот тысяч. Он все-таки тоже продаст свою хату… А лучше – квартиру матери в доме, который на сорок лет моложе дома нашего детства. Так будет больше денег – миллиона полтора, наверное.

Продать бизнес? Эта моя идея Дольче не понравилась абсолютно. Во-первых, мы получим не больше миллиона, а во-вторых, как будем на жизнь зарабатывать? Дольче слабо представлял себя снова в роли парикмахера в салоне за углом.

Соня встретила меня с бокалом мартини. Она не собиралась напиваться, она принесла алкоголь для меня, чтобы мне было проще взять себя в руки.

– Мы решили все продать, – сказала я. – Наши квартиры, бизнес, тачку Дольче. Он не хочет Центр терять, но выхода нет.

– Я спрячу Лешку. – Сонька переплела пальцы на уровне груди и сжала их так, что они побелели. – Увезу за границу. Или пусть Яков поможет. Мы спрячем его в той общине, тайно…

Идея была не такой уж плохой. Только нужны поддельные документы, вдруг Дмитриев догадается о наших планах и сможет как-то поймать Лешу с помощью таможенных постов? Или у нас уже паранойя?

Мы позвонили Дольче, рассказали ему, что придумали. Он сказал, что, возможно, документы удастся раздобыть. Вот только действовать надо будет быстро. И еще: надо убедиться, что Дмитриев нас не разводит. Пусть докажет, что у него есть что-либо на Лешку. Вот тогда мы и будем искать деньги, документы и прочее.