Тёмная ночь - [21]

— Не там искали, — сказал Высик. — Это раньше он по судам и загсам гулял…

— Что ты нашел? — насторожился полковник.

— Догадка. Он всегда искал по тем местам, через которые можно чистую биографию любому документу соорудить. Это раньше можно было с неясностями учета мухлевать, сейчас не помухлюешь. Зато сейчас люди, которые попали в плен или на работы в Германию, или которые были объявлены пропавшими без вести, и у которых из-за этого мог запросто выпасть большой кусок биографии — в смысле, документированной биографии…

— К таким людям сейчас ГБ придираться не будет! — перебил полковник, живо ухвативший. — Это раньше взять себе имя и биографию человека, затерявшегося на фронте и, скорей всего, в лагерях для военнопленных сгинувшего, значило вызвать к себе ненужный интерес — и, очень вероятно, самого себя подставить под политическую статью! А сейчас — как? Понимаю, понимаю… — полковник в возбуждении заходил по кабинету. — Допустим, живу я по поддельным документам где-то далеко от тех мест, в которых, мол, я родился и вырос. Вызывают мои документы какое-то подозрение. Я объясняю: понимаете, я два года был в плену — в лагере — под оккупантом и у меня на глазах семью расстреляли, если по возрасту я не мог в войне участвовать — документы утратил, восстанавливал по заявлению, в родные места возвращаться не стал, раз вся семья погибла, а молчал всегда об этом периоде моей биографии, потому что боялся, стольких вокруг посадили по подозрению в измене родине… Можно сочинить красивое объяснение, почему в конце войны органы военной контрразведки и НКВД не проверяли: мол, в неразберихе сквозь все линии фронтов проскользнул, едва американцы лагерь освободили, или что-то такое… Говорят: война все спишет. Тут, и в самом деле, война любую несуразность списывает, любые белые пятна. Главное — чтобы и вправду никого из семьи и близких в живых не осталось, чтобы никто не мог опознать либо не опознать. Любая история чистой и складной выйдет, не подкопаешься. Можно, конечно, начать сверять номера серий паспортных бланков, заводить переписку с другими городами — но все это долгая морока, никто этим заниматься не будет, если нет дополнительных веских поводов для подозрений. И если Кирзач сумел достаточно внешность изменить, усы, там, борода, накладная родинка, то его документы уже десять раз могли проверять — и не задерживать. Да, получается, лишь когда преступника в лицо опознаешь, можно будет задним числом утверждать, что документы у него подложные, и отдавать эти документы на экспертизу… Умно, очень умно. Как догадался, майор?

— Мне пришло в голову, что для создания хорошей легенды под фальшивый паспорт сейчас самое-самое — «белые пятна» войны в биографии. Но тогда, Повиликин должен искать имена таких пропавших без вести, у кого наверняка ни одного родственника не осталось. Где их искать перспективней всего? В местах, от войны больше всего пострадавших, где чуть не с половину народу немец вырезал или на принудительные работы угнал. Я как увидел билеты в Смоленск и обратно — у меня сердце подпрыгнуло. Смоленщина ж — одно из таких мест. Я думаю, если поспрошать, то выяснится, что Повиликин и на Украину ездил, и в Белоруссию… Всюду, где смерть погуляла напропалую и где теперь никаких следов не найти, действительно ли пропавший без вести или вернувшийся из плена далеко от родных мест нашелся или, извиняюсь, косит под него кто-то…

— Да, да… — кивал полковник. — Красивая версия. Значит, надо военкоматовские архивы в Смоленске проверять, в областной архив обратиться, а также…

И тут зазвонил телефон.

— Слушаю, — сказал полковник. — Ну? Вот как? И что? Проклятье, быть не может! Ну, хоть что-то… Немедленно мне подробный рапорт! И паспорт — сюда, в Москву, на срочную экспертизу! Да, прыгайте в машину — и чтобы через три часа быть здесь!

Положив трубку, он повернулся к Высику:

— Представляешь, восемь часов назад Кирзача во Владимире едва не взяли, по чистой случайности! Узнаешь по какой — обхохочешься! И только сейчас разобрались, что это был Кирзач! Но в одном повезло — паспорт, на фамилию Сидоров, у нас в руках остался!..

— Я думаю, у него не один паспорт, — рискнул заметить Высик.

— Разумеется, не один! Но и одного паспорта хватит, чтобы совсем плотно его обложить. А теперь слушай, как Кирзач едва не засыпался. Он, и правда, снял одну местную блядь…

18

За следующие двое суток произошло много интересного. Во-первых, размножили и запустили всем отделениям милиции ту фотографию Кирзача, которая в фальшивый паспорт была вклеена. Во-вторых, по данным, поступившим из Смоленска, Петр Афанасьевич Сидоров, тысяча девятьсот одиннадцатого года рождения, был признан пропавшим без вести в тысяча девятьсот сорок третьем году. Вся его семья погибла еще в тысяча девятьсот сорок втором.

В-третьих, в военных архивах и архивах областного управления КГБ Смоленской области обнаружились… доносы на Петра Афанасьевича Сидорова и еще трех человек. Смысл всех доносов сводился к тому, что некто («боюсь называть свое имя») видел этих людей, долго считавшихся пропавшими без вести, в разных городах. В частности, Петра Афанасьевича Сидорова — в Чапаевске. Тот, в разговоре с автором анонимного доноса, рассказал, что побывал в плену, его проверял СМЕРШ и признал чистым, по справке он получил новые документы, но на родину возвращаться побоялся, зная, как косо посматривают на побывавших в плену, и понимая, что его в любой момент могут арестовать, несмотря на заключение проверявших его компетентных органов. В Чапаевске он скрыл, что находился в плену, устроился на работу. Сейчас он может говорить об этом открыто, потому что на побывавших в плену и в лагерях уже не смотрят косо как на возможных предателей.