Темная материя - [74]

Необычное чувство единения и взаимосвязанности обострилось, и правда, было какое-то чудо в том, как все там воспринималось — минут пятнадцать, прежде чем у всех поехала крыша.

«Мы с вами на пороге неизведанного, — сказал Мэллон. — Я чувствую это. Никому не сметь даже заикаться об этом, чтоб не сглазить».

Все-все вокруг, особенно луна и мириады звезд, выглядело ярко и торжественно. Фары машин на далеком шоссе как бриллианты, но бриллианты живые! Мередит так не хотелось идти вместе со всеми, но Бретт и Кит вновь окатили ее голодными, ошалело-влюбленными взглядами, в которых читалась надежда: вот сейчас эта лошадка рванет наутек, а они завалят ее и прижмут к земле, не успеют даже спутаться пряди медовых волос. Минога и старшеклассники смотрели только на Мэллона, а Гути один раз встретился с Мередит глазами и продолжил внимательно разглядывать Миногу, будто готовился отвечать на вопросы о ней.

Они спустились и выстроились около Мэллона, а тот встал на колени, открыл портфель, вытащил и раздал свечи и спички. Они снова проделали трюк с веревками, смотав их в петли перед кругом на случай, если что-то произойдет и они не смогут просто перескочить через него.

Представляете, каково это, когда чувствуешь, будто все выходит на следующий уровень? Именно так и было после того, как упали веревки. Воздух вдруг сгустился, стал плотным, а луна и звезды сделались ярче. Расстояния между ребятами, стоящими там, схлопнулись. И отчего-то невозможно стало вздохнуть полной грудью.

Одну за другой зажгли и подняли свечи. Вы ведь знаете, как мы стояли, нет? Мэллон в центре, лицом к линии круга. Ботик и Дональд — по бокам, футах в шести от него, ближе, чем вчера. Слева от Ботика — Гути, Минога и Мередит, Гути в центре. Минога и Мередит не нравились и не доверяли друг другу, но остались вместе в этой группе, потому что не хотели быть рядом с Хейвардом. Он и его сосед по комнате стояли в стороне, по правую руку от Дональда. Эти двое казались более расслабленными, чем остальные.

Ботик… Он разбил сердце Мередит тем, как страстно желал заделаться любимчиком Мэллона, тем, который будет с ним, «когда начнется прилив». Он бы украл купол Капитолия штата, если б думал, что Мэллон это одобрит. Хейвард же — у этого парня было что-то иное на уме. Он то и дело украдкой пялился на Мередит.

Когда Мэллон призвал к молчанию, даже Хейвард угомонился. «Поднимите свечи в правой руке, — сказал Мэллон. — Сосредоточьтесь на дыхании. Освободите рассудок от мыслей. Нам понадобится много времени. Освобождая умы, созерцайте белый круг. Затем я начну произносить слова, которые придут на ум. Они будут на латыни, и я молю, чтобы это были правильные слова. От них и от того, что мы принесли сюда, на луг, зависит, что здесь произойдет».

Гути пробурчал, мол, опять они здесь, не нравятся мне они, я не хочу, чтоб они здесь были.

Мэллон сказал: «Пока никого с нами здесь нет, Гути, пожалуйста, помолчи».

А этот милый сумасшедший Гути ответил: «Что мне остается — упасть на этом месте и умереть?»[34] Если мне память не изменяет.

«Тихо», — велел Мэллон.

«Маленький Готорн», — процедил Хейвард.

«Захлопни рот, — сказал Мэллон. — Пожалуйста».

«Можете закрыть глаза», — сказал Мэллон.

Мередит так и сделала. И была тишина — долго-долго. Странное дело, минуту-другую спустя Мередит мысленно увидела всех с поразительной ясностью: как если бы они стояли близко-близко, она ощущала их дыхание и мерзкую, ужасную вонь — отвратные выдохи Кита Хейварда. Вот Гути крепко сжимает нежные, как бутон розы, губы и изо всех сил старается смотреть на сияющий круг; вот Минога широко распахнула глаза, раскрыла рот, откинула голову и выгнула спину так, чтобы смотреть не на белый круг, а на сверкающие звезды. Мередит подумала: «Что эта соплюха там углядела такого, чего не вижу я?» Минога постепенно выпрямилась и пристально уставилась вперед, на склон футах в девяти-десяти справа от круга, где не было ничего, кроме грязи и коричневой, высушенной солнцем травы, и даже это трудно разглядеть — темнело прямо на глазах. Свеча в руке Хейварда тряслась; полуприкрыв глаза, он довольно улыбался, будто увидел что-то приятное. Милстрэп откинул голову и прищурился, словно созерцал нечто странное. И Мэллон, любимый, вероломный Мэллон с высоко поднятой свечой и блестящими от слез удивительными глазами, его совершенная красота ощущается как заряженное поле вокруг него, вот он поднимает голову и готовится то ли говорить, то ли петь.

За бесконечно долгое мгновение до того, как Спенсер Мэллон заговорил-запел на латыни, мир изменился. А дальше пылкие слова молитвы парили рядом, и высказанные, и еще не произнесенные, но тем не менее присутствующие. В повисшей тишине Мередит могла отслеживать изменения стихий представшего перед ней мира, уплотнения и разрежения воздуха. Их окутала оболочка, кое-где неплотная и упругая, а кое-где крепкая и неподатливая. Когда Мэллон поднял огонь и ждал, пока из глубин души придут слова, Мередит почувствовала, как задрожала под ногами земля, и тотчас ощутила запах — свежий, терпкий, душисто-сладкий и сексуальный. Раздавленный мандарин, тростниковый сахар, нарезанный перец Хабанеро, шкворчащий на сковороде, губы Бобби Флинна — ее первого парня, — свежая кровь, бьющая из раны, пот, мясистые белые лилии, сперма, мягкий разрезанный инжир — ароматы плыли к ним из огромного бурлящего мира за воздушной оболочкой, мира, который она хотела одновременно и объять, и спасаться от него бегством.