Темная материя - [42]

И вот комиссар, даже еще не сходив к прилавку, чтобы купить у бледной девицы две порции какой-нибудь еды, уже дал новой знакомой свой адрес и ключи от квартиры. Когда он вечером вернулся к себе, дома к его приходу все было прибрано, пропылесошено, кровать застлана и сварен суп. Когда они во второй раз за этот день сели вместе за стол, она поведала ему, как ее зовут: Юлия.

Это было четыре недели назад. С тех пор комиссар, вставая рано утром, привычно старается не шуметь. В постели лежит и спит его новая подруга.

5

Осторожно ступая по дребезжащим решеткам, Шильф спускается по лестнице. Втягивая сквозь зубы слишком теплый утренний воздух, он разглядывает фасады соседних домов. За всеми темнеющими на них окнами спят люди, погруженные в беспамятство, они лежат слоями друг над дружкой, словно какие-то окуклившиеся гусеницы. Этот образ, нарисованный его воображением, отнюдь не способствует радостному желанию бодро начать новый день, продолжив тем самым свое обычное существование. Точно на середине лестницы заявляет о себе живущий внутри наблюдатель.

«Вот и опять комиссар Шильф выбрался из квартиры по пожарной лестнице, — раздается у него в голове. — Не хотелось ему что-то браться за расследование нового дела».

Этот голос знаком Шильфу вот уже двадцать лет — с того слома, который надвое разделил его биографию. Навязчивый позыв комментировать свои действия закадровым текстом нападает на него с нерегулярными промежутками, как хроническая болезнь. Настоящее тогда для него пропадает, и в голове остается лишь повествовательное прошедшее, а вместо первого лица только третье. Все мысли внезапно принимают такую форму, словно это кто-то посторонний из отдаленного будущего ведет о нем рассказ, описывая это раннее утро, пристегнутое к дому застежкой-молнией из металлических решеток. Шильф уже привык, что не стоит бороться с этими приступами. Убежать можно от многого, кроме, наверное, того, что творится в твоей голове. Этим привязчивым молчаливым монологам он дал название — внутренний наблюдатель, ведь человеку непременно требуется обозначить непонятную вещь каким-то словом. Бывает, что наблюдатель наведывается всего лишь на часок-другой. В других случаях он безотлучно держится рядом неделями, превращая мир в радиоспектакль без выключательной кнопки и регулятора звука, в котором Шильф принимает участие в качестве автора, диктора и слушателя. Какие-то события наблюдатель обходит молчанием, другие же обсуждает чрезвычайно дотошно. А уж когда начинается работа над трудным делом, тут обязательно жди его появления. Больше всего он любит воспроизводить то, что думает комиссар.

«Вот уж чего мне даром не надо, так это обезглавленного велосипедиста, подумал комиссар», — думает комиссар.

Два дня назад он удостоился такой чести, что ему самолично позвонил усатый начальник полицейского управления и в знак особого уважения к его заслугам отменил ему предстоящий отпуск.

— Во Фрейбурге они там сами не справятся, — взволнованно заявил начальник. — От медицинского скандала весь город уже стоит на ушах. Сначала умирают четверо пациентов-сердечников, затем происходит убийство врача. Даже тупицы-журналисты видят, что тут есть какая-то связь. Отпуск откладывается, Шильф! Разберитесь сначала, что там к чему с Даббелингом!

При других обстоятельствах Шильф без возражений выполнил бы приказание начальника полиции. Он и сейчас выполнял его, но с огромным внутренним сопротивлением. У него дома, если взглянуть на дело трезво, спит проблема, и еще одна (возможно даже, та же самая) уже давно поселилась у него в голове. Не хочет комиссар сейчас ехать во Фрейбург! Ему тошно при одной мысли о крохотной служебной квартирке неподалеку от улицы Генриха фон Стефана. Ну неинтересны ему мертвые анестезиологи или мания величия главного врача! В предшествующие годы он беспрерывно работал, и сейчас ему требуется передышка. В настоящий момент есть вещи поважнее какого-то Даббелинга, который, кстати, при крепкой-то хватке Риты Скуры и так уже находится в надежных руках.

На секунду у Шильфа мелькнула было мыслишка, а не закурить ли сейчас натощак сигариллу, но, поразмыслив, он отвергает эту затею. Задумавшись, он глядит на дремлющие в колодезной тишине мусорные баки. Вызывающе неспешно по чисто выметенной мостовой через двор шествует кошка. Когда Шильф, очнувшись, делает следующий шаг, она молнией скрывается в ближайшем подъезде.

«Бывают дни, когда жизнь не оставляет ему другого выбора, как только залезать в нее через черный ход, подумал комиссар», — думает Шильф.

Бегом он спускается по грохочущим железным решеткам. Не обращая внимания на треск в плечах и коленках, он боком перелезает через загородку, закрывающую вход на пожарную лестницу. Оставшиеся полтора метра до мостовой он преодолевает прыжком.

Спустя два часа Шильф сидит, уткнувшись лбом в холодное вибрирующее стекло, провожая постепенно слабеющий приступ внезапно накатившей головной боли. Сквозь узкую щель внизу окна струя воздуха из кондиционера обдувает его лицо. Поезд огибает по широкой дуге маленький городок, и из окна открывается вид с колокольней, фахверковыми домами и скошенными лугами, напоминающий этим набором экспонат музея под открытым небом. Когда на повороте в поле зрения показываются последние вагоны, Шильф, как всегда в поезде, подумал о том, какое чудо это творение человеческого труда и изобретательности, которое везет его из города в город. Какие мощные силы люди приводят в движение, какими трудами добывают из земли необходимые материалы, чтобы затем, воплощая великие идеи, составить из них нечто полезное! И как все это совершается человечеством ради великой цели, которая, несмотря на тысячелетние усилия лучших умов, по-прежнему целиком покрыта мраком неизвестности!