Темная материя - [40]

Отступающая ночь бомбардирует восточный край неба цветовыми зарядами; между ними стоят облачные граффити, которые солнце скоро смоет со стен занимающегося дня. В промежутке между постройками Шильфу виден перекресток, сейчас он лежит в запустении, словно автомобили еще не изобретены или отошли в прошлое. Одинокий пешеход — возвращающийся после ночной смены рабочий или богемный полуночник — плетется вдоль домов, подняв воротник, хотя даже ночью температура не опускается ниже двадцати градусов.

Комиссар поворачивает запястье: четыре тридцать утра, суббота. Не запантентовать ли на себя этот час! Встать рано ему уже давно нипочем. В любой час он может открыть глаза и подняться с постели как ни в чем не бывало, как будто никакого сна нет в помине, и уж тем более сновидений, в чьих коридорах люди блуждают, растрачивая на это треть отпущенной жизни. Способность без труда вставать в любое время относится к числу тех немногих, которые с возрастом улучшаются. Молодым человеком Шильф любил повторять, что никогда не будет стариком. У стариков не остается никаких ожиданий, кроме ожидания еды.

Усмехнувшись, он спускает ноги и обеими ступнями становится на решетчатую площадку пожарной лестницы, которая, несмотря на все предосторожности, начинает звенеть под ним, точно гонг. Почему он иногда выходит из дому таким путем, залезая в новый день своей жизни, как взломщик, он бы и сам не мог удовлетворительно объяснить. Временами он считает разумным поймать врасплох реальность с ее гротескными неожиданностями, перехватив ее на пути к темным делам. Прежде чем закрыть за собой окно, он еще раз напоследок оглядывается на квартиру. Ничто не шелохнулось. Все так, словно комиссар, как это было у него с незапамятных времен, по-прежнему одинок.

Оглядываясь на свою жизнь, Шильф, как ему кажется, убеждается, что добрых два десятка лет назад он был таким же, как все нормальные люди. У него была профессия, было жилище, были страсти, возможно, даже семья. Затем произошел слом. Молодой Шильф застрелил при облаве человека, который полез в карман, просто чтобы достать ключ от своей машины. Или, быть может, Шильф в выходные ехал погулять среди виноградников, когда подозреваемый оттеснил его на обочину, а сзади сидели его жена и сынишка. Комиссар уверяет, что ничего не помнит. «Слом» — это название катастрофы, которую его память кое-как скрывает.

Для продолжения после катастрофы потребовалась новая личность. Из того, что уцелело от прежнего существования, Шильф отобрал части, еще способные как-то функционировать. К ним относилась его работа, которую он умел выполнять лучше большинства других людей его профессии. Утром он вставал, принимал через определенные промежутки пищу, пользовался общественным транспортом и такими продуктами, как табак и алкоголь, помнил место, где стоит его кровать. Но он так и не дождался, чтобы в сумме все это восстановило его в качестве новой полноценной личности. Его проблема заключалась в том, что у него не хватило духу положить конец своей жизни по той лишь причине, что кончился тот человек, который ею жил. В какой-то момент он понял, что надо как-то доживать. И комиссар здорово поднаторел в искусстве доживания. Так было, пока на его пути не попались две вещи, которые заметно затруднили для него достижение новых успехов на этом поприще: первая — это женщина, вторая — смертный приговор.

Смертный приговор он выслушал в душных объятиях потогонного, непристойно скрипящего кожаного кресла модели «честерфилд». Это кресло входит в обстановку выдержанного в английском стиле рабочего кабинета, в который домашний врач Шильфа приводит своих пациентов после того, как вдоволь просветит им лампочкой разные отверстия тела. Пол покрыт толстым ковром, стены — темными деревянными панелями, и в добавление ко всей прочей вопиющей роскоши книги классиков с золотым обрезом можно доставать с полок при помощи библиотекарской лесенки на колесиках.

Женщина, которая встретилась на пути Шильфа, в каком-то смысле представляет полную противоположность этого английского кабинета. У нее темные, слегка волнистые волосы, фантастически курносый нос, неглубокие глаза, отражающие то или иное окружение своей хозяйки, и такое телосложение, которое больше подошло бы для девчонки, чем для сорокалетней женщины. Комиссар встретился с ней в штутгартской пешеходной зоне вскоре после злополучного посещения врача. Точнее, она врезалась в него сзади, когда он вдруг резко остановился. Перед ним, как это нередко случалось в последнее время, посреди мостовой внезапно разверзлась бездна. Глядя в этот провал, он видел бездонную пропасть, это было состояние вне времени и пространства, где все связано со всем.

В комиссаре с детства жило такое представление, что за внешним миром скрывается некая первозданная субстанция реальности. У мыслителей более великих, чем он, тоже встречаются такие слова, как вещь в себе, бытие как таковое или, попросту, информация. Наш комиссар называет это сейчас «первоначальный текст», понимая под ним нечто, что скрыто за зримым и поддающимся практическому воздействию бытовым планом обыденной жизни. Этот термин нравится ему тем, что содержит в себе сравнение реальности с рукотворной, сделанной человеком машиной, с рациональным продуктом разума. Ибо в его понимании эта реальность и есть не что иное, как творение, ежесекундно рождающееся в голове каждого отдельного человека. Комиссар давно еще выработал для себя метод, при помощи которого он пытается читать первоначальный текст. Таким способом он подходит к распутыванию поручаемых ему дел. Когда врата, ведущие в бездну, начали открываться перед ним непрошено, то эти явления, наряду с участившимися приступами головной боли, послужили причиной его недавнего похода к врачу.