Темная любовь - [101]

Ви-Джей тупо кивает.

Рибок смотрит на него, хлопая глазами, разинув рот:

— Ви-Джей?

Ви-Джей указывает на дорогу, отходящую от автострады. — Сюда.

Хороший выбор. Здесь развернулась гигантская стройка, но все рабочие уже ушли домой, так что укрытий масса: экскаваторы, груды бревен… — с шоссе никто не увидит, чем они тут заняты, и много разрытых ям, где можно спрятать труп. Ви-Джей отлично смекнул — он думает за двоих, он умнее Барбары, решает она, но это не столь важно, потому что в каком-то плане она сильнее Ви-Джея. А сила решает все.

Все эти мысли проносятся у нее в голове, пока они сворачивают на Саут-Род, а с нее — на проселочную дорогу. Между ними и шоссе — стройка, вокруг — ни души.

Она тормозит в подходящем месте. Взглянув на них, Рибок выскакивает из машины и бросается наутек, и Барбара говорит:

— Ви-Джей, ты же знаешь, что он на нас донесет, он слишком напуган.

Ви-Джей, сглотнув, кивает, выходит из машины; револьвер рявкает в его руке, и Рибок, завертевшись волчком, оседает на землю. Ви-Джею приходится выстрелить еще раз — чтобы Рибок замолк. Все это время Барбара смотрит, как ветер гонит мимо всякий мусор, салфетки из "Бургер-Кинга"… обычный мусор на ветру…

Опять вопли. Ви-Джею приходится выстрелить в Рибока еще раз напоследок…

Щурясь, она смотрит на небо, провожает взглядом ястреба, парящего в восходящем потоке воздуха.

Ви-Джея рвет. Пускай — после рвоты ему полегчает. Правда, от рвоты во рту остается нехороший привкус.

Интересно, каков на вкус пенис Ви-Джея. Скорее всего, вполне нормальный. У Ви-Джея опрятный вид.

Кроме того, Ви-Джей умный и красивее Эйвери, и гораздо моложе, и она знает в глубине души, что они предназначены друг для друга, такие вещи она чувствует. Как обаятельно Ви-Джей пытается это скрыть, но когда он думает, будто на него не смотрят, она читает в его глазах правду: он любит ее. По-настоящему любит.

Эд Горман Финал всего этого

Порой завоевать женщину хуже,

чем потерять женщину.

Французская поговорка

Обними свою судьбу

Французская поговорка

Пожалуй, в первую очередь мне надо рассказать вам про пластическую хирургию. То есть я не всегда выглядел настолько привлекательно, как сейчас. Собственно, если бы вы увидели меня на снимках в фотоальбоме моего курса в колледже, вы бы меня не узнали. Я был на тридцать фунтов тяжелее, а в моих волосах накапливалось столько сала, что его хватило бы на увлажнение нескольких акров пашни в засуху. А очки, которые я носил, вполне могли бы заменить телескопы Паломарской обсерватории. Свою девственность я мечтал потерять еще во втором классе, в тот день, когда в первый раз увидел Эми Тауэрс. Но потерял ее только в двадцать три года, и даже это оказалось нелегкой задачей. Она была проституткой, и в ту секунду, когда настал решительный момент, вдруг сказала: "Простите, наверное, у меня грипп начинается или еще что-то, только меня сейчас вывернет". И ее вывернуло.

Вот так я жил до сорока двух лет — недотепа, которого жестокие люди высмеивают, а порядочные люди жалеют. Я был дядюшка, которого никто не хотел востребовать. Я был тот, с кем встречу "вслепую" женщины обсуждают годами. Я был покупатель в магазине дисков, при виде которого смазливая кассирша всегда выразительно закатывает глаза. Тем не менее мне каким-то чудом удалось жениться на привлекательной вдове, чей муж погиб во Вьетнаме, и я унаследовал пасынка, который всегда перешептывался со своими приятелями у меня за спиной. Оказываясь поблизости от меня, они таинственно хихикали. Брак этот продлился одиннадцать лет и кончился в дождливый вечер во вторник, несколько недель спустя после того, как мы переехали в наш новый элегантный особняк в самом престижном районе города. После обеда Дэвид поднялся к себе в комнату курить травку и слушать любимые диски, и Аннет сказала: "Ты не сочтешь за личность, если я скажу, что полюбила другого?" Вскоре после этого мы развелись, а затем я незамедлительно перебрался в Южную Калифорнию, где, мне казалось, было достаточно простора еще для одного неудачника, не вписывающегося в свою среду. По крайней мере больше простора, чем в огайском городке с населением в сто пятьдесят тысяч.

По профессии я брокер, и в тот момент в Калифорнии было много возможностей для владельца собственной конторы. Беда заключалась в том, что я устал подталкивать восьмерых других брокеров к достижению месячных целей. А потому нашел старую престижную фирму в Беверли-Хиллз и поступил туда простым, никем не допекаемым брокером. Прошло несколько месяцев, прежде чем я перестал поражаться кинозвездам среди моих клиентов. Впрочем, почти все они оказывались прохиндеями, и это очень помогло.

Я старался наладить свою сексуальную жизнь, посещая все бары для одиноких по рекомендации моих более благообразных приятелей и осмотрительно штудируя колонки личных объявлений в газетах, которыми изобилует Лос-Анджелес. Но ничего на свой вкус я не нашел. Ни одна из женщин, сообщавших, что у нее нормальные запросы и она в отличной форме, ни разу не воспользовалась словом, которое меня особенно влекло романтичность. Они упоминали пешеходные и велосипедные прогулки, а также серфинг, они упоминали симфонии и кинофильмы, и картинные галереи; они упоминали равенство и влияние, и освобождение. Но никогда — романтичность, а меня больше всего влекла романтичность. Разумеется, были и другие возможности. Однако хотя я жалел гомосексуалистов и бисексуалов и возмущался теми, кто их преследует, стать одним из них я не хотел. И как я ни старался относиться с пониманием к садомазохизму и переодеваниям, и транссексуализму, во всем этом было что-то — при всей печальности — что-то комичное и за гранью постижения. Страх заразиться заставлял меня избегать проституток. Женщины, с которыми я знакомился при обычных обстоятельствах — в конторе, в супермаркетах, в прачечной самообслуживания в моем дорогом многоквартирном доме, — относились ко мне с такой мне знакомой неутомимой сестринской добротой…