Темная комната - [58]

– Правда?

– Вы ведь тоже с ней о нем говорили?

– Немного.

– Что она рассказывала?

Мина спрашивает это у мутти, а не у Михи, за что он ей очень благодарен. Отвлекает мутти на себя. Ради него. Он это знает. Он делает глоток вина.

– Мы говорили о том времени, когда Бернт был маленький. Тогда мы жили одной семьей. Чудесное было время, теперь уже почти забытое. В нашем доме в Штайнвеге, когда мы туда переехали, опа разрисовал стены нашей спальни. Так красиво! Мне нарисовал океан, Бернту – лес. Над нашими кроватями. А я этого не помню. Ома рассказывала, когда мы уезжали, она зашла в комнату и увидела, как Бернт плачет.

Миха садится за стол и улыбается матери в ответ.

– Мне кажется, она с удовольствием это вспоминала. И с тобой ей понравилось разговаривать, она сама сказала.

Он наливает вина. Ему не хочется ничего говорить, поддерживать разговор. Пусть с его стороны это невежливо, но сегодня вечером он не желает думать о деде и сожженных им письмах. Повисает пауза, и ради него Мина переводит разговор на другую тему.

* * *

Есть несколько архивных кадров с Гитлером, которые смущают Миху сильнее, чем все, до сих пор увиденное.

Рождественская вечеринка, скорее всего, в самом начале войны. В высокогорном доме фюрера собрались все: Геринг, Шпеер, Борман, их жены и дети. Снимали в помещении. Пленка черно-белая, но вся покрыта пылью, будто запорошена. Адольф Гитлер сидит в окружении детей, они смотрят в объектив и улыбаются. Смущенным, робким ребятишкам в кожаных брючках и вульгарных юбочках кому четыре, кому пять, кому шесть лет. Но они тоже улыбаются ему, Гитлеру, и разговаривают с ним. Фильм немой, и Миха не слышит, что дети говорят, но он видит, что они его не боятся. Он им нравится. В кадр вбегает девочка, хочет ему что-то сказать, и он, подняв брови и весь обратившись в слух, слушает ее с простодушным выражением лица. Бог-отец или любимый дядюшка, ласковый и добрый. Он смотрит не в камеру, а исключительно на детей.

– Боже!

Мину бросает в дрожь, когда Миха ей это показывает.

Спустя несколько часов, уже на рассвете, она застает его в кухне.

– Я могу принести из больницы снотворное. Попрошу Сабину, и она мне выпишет.

– Все хорошо.

Зевая и потягиваясь, Мина заваривает ему чай, массирует голову, и за это он ее обожает. Ибо ему известно, что она не понимает, почему коротенький эпизод с Гитлером вызывает у него ночные кошмары, а изображения Бельзена, Дахау и Аушвица – нет. При виде их он плачет; она видела его слезы. Но из-за них он не теряет сон, не сидит, не курит с пересохшим горлом в кухне до рассвета.

Так не должно быть.

Если бы Миха мог решать, от чего испытывать боль, он бы выбрал иное.

* * *

Миха знает, что Мина не обрадуется, услыхав о его планах. Они ведь собирались пойти в поход, с палаткой. Отправиться на юг, к солнцу.

– Я уже подала заявку на отпуск, Михаэль. Я копила деньги.

– Прости. Прости меня. Мы поедем потом.

– Когда?

– Летом. Откажись от отпуска, и летом мы будем долго отдыхать. Махнем в Турцию.

Он говорит так потому, что знает, как ей этого хочется: Миха в Турции, Миха в гостях у ее родни. Мина смотрит сквозь него.

– Да, да.

Чуть позже он застает ее за чтением путеводителя.

– Куда ты еще поедешь? В Минск, а потом куда?

– На юго-восток. Под Припять.

– А опа Аскан там был?

– Думаю, да. Похоже.

Миха садится к ней на кровать. Мина продолжает читать, пролистывая страницы с фотографиями.

– Ты волнуешься?

Спрашивает, не глядя на него. Миха пожимает плечами. Она не настаивает.

Белоруссия, Пасха 1998-го

Миха ждет у главного входа. Мина сказала, что отпросится на полдня и придет проводить. Он наблюдает, как она лавирует на велосипеде между машин. Вечереет, тени становятся длиннее. Мина ставит Миху в нужную очередь за билетом и, немного с ним постояв, отправляется бродить по залу.

Он отыскивает ее в главном зале, перед табло с расписанием.

– Я купил билеты.

– А я нашла твой поезд. Он вон там.

Под крышей над их головами летают голуби. На вокзале пахнет хлебом и кофе, а еще мочой. Они отыскивают свою платформу, поезд уже подали, и Миха садится. Мина смотрит, как он пробирается на место, машет через окно. Он знает, ей хочется поскорее все закончить, она не может придумать, что сказать. Он пробирается к выходу и уговаривает ее ехать домой.

– Сходи в бассейн. Позвони какой-нибудь подруге, сходите в сауну.

Она заходит к нему в вагон и обнимает. Целует.

– Твои любимые.

И протягивает ему пакет с претцелями. Еще теплые, восхитительно пахнущие. Миха смотрит ей вслед. Дойдя до конца платформы, Мина машет рукой, а потом сбегает вниз, перепрыгивая через ступеньки.

* * *

Берлинский Остбанхоф забит до отказа, но в купе новенького поезда пусто. Миха успевает почитать газету, подремать, хоть еще и рано. Когда он ближе к вечеру просыпается, поезд подъезжает к границе Германии. В купе появился второй пассажир. Он старше Михи, у него худое лицо и квадратные очки с толстыми линзами. В ответ на Михину улыбку он кивает. Приходит контролер, проверяет паспорта и билеты, и поезд, грохоча, снова набирает ход. Польша. Но пейзаж за окном не меняется. Михе не верится, что все это происходит с ним. Съев один из Мининых претцелей, он ложится спать.