Темная комната - [47]

* * *

– Ты видел фотографии, Томас?

– Какие фотографии?

Томас стоит в дверях и щурится от солнца.

– Со скелетами. С мертвыми людьми!

– Боже!

У Лоры сводит живот. Она стоит на пороге подвала с Петером, который рвется из рук, пытаясь дотянуться до кармана ее фартука, где лежит узелочек с сахаром. Томас молчит, прикрываясь от солнца худой рукой.

– Их теперь наказывают. Тех, кто убивал.

Сердцу Лоры становится тесно в груди. Томас кивает и трет лоб.

– Ты сама говорила Лизель, что так и будет.

– Знаю. И уже начали?

– Да, я видел в газетах.

Его лицо бледнее обычного. Он отворачивается. Возвращается в подвальный сумрак. Идет, вытянув вперед руку, как будто для того, чтобы не упасть, пальцы чертят по осыпающейся штукатурке. Известка со стуком падает на пол.

– Томас!

Лора осторожно спускается вслед за ним в прохладную темноту, ничего не видя перед собой после ослепительного дневного света.

– Женщина в трамвае сказала, что это настоящие люди.

– Да.

– Это евреи. Она так сказала.

Глаза постепенно привыкают, и она уже может различить Томаса. Он стоит к ней спиной, подняв плечи, как будто отгородившись стеной, но она должна это спросить.

– Томас! Помнишь, ты говорил Юри, что у многих отцы сейчас сидят в тюрьме?

– Что?

Томас медленно поворачивается, и Лора видит, как растягивается его рот, обнажая уцелевшие зубы.

– Что тебе от меня надо?

У Лоры отпускает живот. В подвале раздается тяжелое дыхание Томаса.

* * *

Лора не ходит в подвал всю неделю. Только провожает Юри после полудня. Он укоризненно смотрит на нее за столом, шепотом выговаривает вечером в темной спальне. Говорит, что Томас про нее спрашивает, интересуется, почему она не приходит.

Лора долго потом не спит, жжет лампу у изголовья. Борется со сном, лишь бы не видеть вновь тех картин, что прячутся в глазах, тех нитей, что переплетаются в темноте.

А днем у нее слипаются глаза. Она дремлет, покачиваясь с Петером в трамвае, стоя с Лизель и Вибке в очередях, сидя за столом у окна с ома.

Мысли вертятся вокруг мутти, фати и Томаса, она гонит их, но они возвращаются.

* * *

Дело к вечеру, а Юри все нет. Ома уже дважды просыпалась и спрашивала, где он, беспокоясь, как бы он не убежал играть на развалины.

– Это опасно, Ханна-Лора. Говорила я ему, чтоб держался от них подальше.

Лора выходит ждать брата на дорогу. Ждет двадцать минут, полчаса, но никого не видно. Обернувшись, видит одетую в пальто ома, которая стоит в конце аллеи, возле железных ворот. Лора неловко машет ей рукой. Кричит ома, чтобы та не беспокоилась; она пойдет его отыщет и скоро вернется.

Лора быстро шагает по улицам, посматривая, не идет ли трамвай. Ей не хочется видеть Томаса, она только заберет Юри и уйдет. Зовет брата, но никто не отвечает, и она все ближе подходит к подвалу. Медлит на последнем повороте, но отступать слишком поздно. Лора пробирается среди руин, сердце сжимается от дурного предчувствия, а в голове стоит искаженное ненавистью лицо Томаса. Но когда она спускается во дворик, на пороге, скрючившись, сидит один Юри.

Печь опрокинута, несколько кирпичей выбиты, дверь сброшена с петель. Юри сидит бедный и задыхающийся, вокруг глаз синяками пролегла чернота. Лора опускается рядом, и он вцепляется ей в руку.

– Что случилось?

– Томас ушел.

– Куда ушел?

– Не знаю.

– Что случилось?

– Мы пошли собирать дрова. Он сказал, чтобы я подождал его на углу у вокзала, сказал, что пойдет сходит за супом, и я ждал, а он не вернулся.

– Долго ты ждал?

– Два часа.

– Может, ему пришлось стоять в очереди?

– Но он выломал дверь, Лора. Он ее выломал. Я знаю, что это сделал он.

– Вы подрались, Юри? Он тебя ударил?

– Нет. Он ушел. Он искал свои вещи. Но я их спрятал.

– Что за вещи?

– Он сказал, что ты знаешь. Он говорил мне, что ты обо всем знаешь. Я сказал, что ты никому никогда не расскажешь, но он не поверил, потому что ты не приходила, и ушел.

Юри причитает, стискивая Лорину руку. Его лицо блестит от пота и слез. Он говорит, а она его не понимает.

– Ты не должна никому говорить. Даже Лизель. Даже Петеру. Никогда.

– Юри.

– Обещаешь? Пожалуйста, пообещай, что никому не скажешь.

– Что ты спрятал?

Лора помогает поднять плиту на полу. Мокрицы бросаются врассыпную и забиваются в щели, а в ямке у основания стены уютно лежит Томасов бумажник. Маленький коричневый бумажник из потрескавшейся старой кожи.

– Я спрятал его только для того, чтобы Томас не ушел. Я не хотел его сердить. Он теперь будет сердиться на меня, Лора?

Юри плачет, все никак не остановится. Лора вытаскивает бумажник из тайника и, раскрыв его одеревеневшими пальцами, высыпает содержимое на пол. К ногам ложится клочок ткани с нашитой с одной стороны желтой звездой. Под ним оказывается еще один такой же клочок, тоже оторванный, тоже разлохмаченный, со знакомыми цифрами на засаленных нашивках. Еще в бумажнике лежит тонкая серая карточка, согнутая вдвое, а внутри нее – бумажка с фотографией и большим черным штампом. Юри наблюдает, как Лора рассматривает снимок на свету.

– Ты знала?

– Что?

– Это не его.

На снимке изображен темноволосый мужчина с ввалившимися глазами. Снимок смазанный, потертый, мятый. На первый взгляд кажется, что это Томас. Даже приглядевшись, Лора видит его резкие скулы, линию подбородка. Аккуратно расправляет на неровном полу документы и тряпицу. Слабость в запястьях; бумага совсем ветхая. У человека на фотографии мягкий рот. Возможно, это не Томас, возможно, Юри прав.