Темная комната - [48]

Я выскочил на крыльцо.

Я побежал по лесу. Потом я решил — раз выпало свободное время — посмотреть ещё раз на место съёмок, пока там ещё спокойно и тихо, ещё раз всё продумать.

Я побежал по Егерской аллее, свернул к телятнику.

Но там не было уже спокойно и тихо. Там стояли уже и лихтваген — от него шли чёрные кабели к прожекторам-ДИГам, — и камерваген, и тонваген. Двадцать чёрных осветительных ДИГов стояли в ряд метрах в тридцати от телятника. Ближе к нему стояли сразу четыре камеры (подойдя ближе, я увидел, что это пока что только треножники).

Помощники оператора утоптали снег, потом положили рельсы и сверху поставили операторскую тележку с треножником.

Потом они, пробуя, покатали тележку вперёд-назад.

Ко мне подошла какая-то женщина, потрогала вдруг рукой мои щёки.

— Лицо не обморозьте, — сказала она.

— Постараюсь, — сказал я.

Репродуктор на крыше тонвагена громко орал какую-то песню. Потом вдруг зажглись сразу все ДИГи, но при ярком солнце свет их казался тусклым.

Я пошёл по вытоптанной перед зданием площадке, важно потрогал треножник — хорошо ли стоит? Треножник, как я и думал, стоял хорошо — дело было не в этом.

Просто я понял вдруг, что сегодня я здесь самый главный, всё это громоздится для того, чтобы снять меня, как я спасу из конюшни лошадей.

Я неторопливо ходил по всей площадке. Кого-нибудь другого давно бы прогнали, но, посмотрев на меня, все лишь здоровались и ничего больше не говорили.

Я подошёл к телятнику, внутри него сразу несколько молотков приколачивали что-то, а один плотник ползал по крыше и приколачивал заплаты на дырявые места.

«Что ж! Неплохая подготовка», — подумал я довольный.

Я прошёлся вдоль всего здания и вдруг увидел сбоку, метрах в пятнадцати, самолётный мотор с пропеллером! Он стоял на какой-то подпорке и был оцеплен со всех сторон красными флажками на верёвке.

«Мотор-то зачем? Летать уж, во всяком случае, я не обещал!» Вдруг я увидел, что ко мне идёт милиционер, в шапке с опущенными ушами, в огромных валенках.

Он взял меня за плечо.

— Мальчик! — Изо рта вырвался белый пар. — Уйди, пожалуйста, с площадки!

— Это наш! — закричал ему кто-то.

— Всё равно! — сказал он. — От ветродуя держись подальше!

Я отошёл от мотора, который оказался на самом деле ветродуем.

По площадке, подняв на серебристой «удочке» микрофон, ходил человек, примериваясь к чему-то, как рыболов на берегу реки. Осветительные прожекторы — ДИГи — то зажигались, то гасли.

По площадке ходила девушка в полушубке, с пушистым инеем на бровях и ресницах. В руке она несла термос и наливала по очереди в крышечку термоса всем работающим на площадке.

— Вам налить? — спросила она меня.

Я кивнул, и она налила мне в белую крышечку отличного горячего, сладкого кофе!

Я не спеша выпил, поблагодарил, и она пошла дальше.

Что я испытывал в тот момент?

Честно говоря, я испытывал счастье!

Потом на аллее в самом конце появилась крохотная чёрная «Волга». Она ехала среди высоких пушистых деревьев, быстро приближаясь. Вот она выехала на площадку — и из неё вылез Зиновий.

— Ты здесь уже? — увидел он меня. — Молодец! Пойдём поглядим, что и как.

Мы вошли в тёмный, после солнца, телятник. Там были установлены новые перегородки, сделаны стойла, хотя ничего этого, как я знал, в фильме снято не будет.

— Значит, так! — сказал Зиновий. — Вбегаешь, снимаешь все эти запоры, выводишь лошадей в коридор, садишься на самую последнюю и гонишь всех к выходу. Двери оставь открытые, не забудь. Всё ясно?

Я кивнул.

— Ну… давай. Вот пока твой конь! — Он протянул мне старую метлу.

Мы вышли.

— Давай, — сказал Зиновий.

Я с разбегу растворил двери, вбежал, снял вальки, закрывающие стойла, покричал и на метле вприпрыжку, промчавшись по тёмному коридору, «выехал» наружу.

— Так, — Зиновий кивнул. — А теперь поедем обедать, потом — готовиться.

Он усадил меня в «Волгу», и мы поехали.

В столовой я сидел в этот день за столом, за которым сидели самые главные: Яков Борисыч, Зиновий и оператор. Яков Борисыч подзывал к столу разных людей, спрашивал о готовности, и те подробно рассказывали.

После обеда я вышел, отдуваясь, во двор.

Вдруг я заметил, что рядом со мной идут, часто кивая, Василий Зосимыч и Любовь Гордеевна.

— Уж простите нас, — сказала Любовь Гордеевна. — Обещали антенну-то скоро вернуть. А то привыкли уж к телевизору, к идолу этому, без него не знаем прямо, куда деться!

— Скоро, скоро… — сказал я и быстро отошёл. Потом я обернулся, посмотрел им вслед, как они медленно, под ручку идут по улице, — тёмные на фоне низкого солнца.

Потом я пошёл в общежитие — пора было уже готовиться к съёмке.

Стало уже смеркаться, когда мы выехали. Мы медленно ехали по Егерской аллее. Впереди конюх Жуков гнал лошадей, за ним ехали мы в автобусе. Стёкла автобуса замёрзли, покрылись белыми мохнатыми ветками, как ветки на деревьях, среди которых мы ехали. Автобус словно был частью леса. За нами шли остальные машины.

Наверно, такого торжественного шествия аллея не видела с тех пор, как здесь жил Абрам Ганнибал, которому принадлежало это поместье.

Темнота зимой наступает очень быстро…

Только мы приехали — сразу зажглись несколько ДИГов. Телятник и деревья за ним ярко осветились. Я вдруг подумал, что никогда за всё время существования этого телятника — нет, даже за всё время, пока стоят тут деревья, и даже за всё время, пока существует это место, — оно не было освещено ночью так ярко! Почему-то это ощущение очень взволновало меня.