Тем, кто не любит - [8]

С достоинством, присущим отнюдь не зеленым первокурсникам, а уже зрелым выпускникам, он выдержал томительную процедуру вручения почетных наград и, небрежно свернув свою грамоту в трубку, отправился в гардероб. Там он увидел, как девушку-докладчицу, рассказывавшую про кровь, поздравляет пожилой, солидный господин, должно быть, научный руководитель. Почему-то Алексею сразу расхотелось идти домой. Он поболтался еще немного в шумном и гулком вестибюле, поглазел на новые журналы, выставленные в застекленной витрине на лестнице, и, наконец, стал искать в кармане свой номерок. Пожилой господин, к счастью, оставил подопечную, и она, получив шубку в гардеробе, пристроилась у зеркала одеваться. Вестибюль стремительно пустел, освобождаясь от весьма проголодавшейся молодежи, и под напором чьей-то богатырской руки тяжелая дверь на улицу стремительно раскрылась. Воспользовавшись этой оплошностью, морозный ветер с улицы ворвался внутрь и, радостно бесясь от такого приключения, пролетел между колоннами на лестницу и сорвал с широких перил тонкие листки чужого доклада и бумажный прямоугольник грамоты в тисненой золотой рамке. Девушка, наклонив голову, прятала под шапочку длинные волосы и ничего не заметила. Алексей поднял бумаги. «Наталья Нечаева, – значилось на титульном листе доклада. – Секция теоретической медицины, кафедра иммунологии, медицинский институт».

Домой из библиотеки по заснеженной морозной улице они пошли вместе. Из носа и рта вырывались, как ангелы, облачка морозного воздуха. Троллейбусы в вечернем воздухе искрили дугами по заиндевевшим проводам, а водители проявляли чудеса вождения, тормозя свои неповоротливые промерзшие чудовища на остановках так, чтобы прохожие могли пробраться к дверям сквозь протоптанные множеством ног щели в огромных сугробах.

Встреть сейчас Алексей Фомин на улице Наташу, наверное, не узнал бы ее. Но ему хорошо запомнилась короткая замшевая юбка, оголявшая Наташины длинные тонкие ноги так, как теперь носят все девочки. Для того времени это было все-таки слишком круто. Еще запомнились ее светлая шубка, вязаная шапочка, снег на ресницах и тонкий серебряный кулон в форме тюльпана, выполненный в ажурной технике финифти. Он преподнес его в подарок к Международному женскому дню. Цветы тогда в их городе было достать труднее колбасы, особенно тюльпаны. А серебро свободно продавалось в ювелирном магазине «Жемчуг». Вот Алексей и вышел из положения, сопроводив свой подарок красивой открыткой. Это он почему-то тоже запомнил.

Никто не назвал бы тогда Наташу Нечаеву красавицей. Родителям его она не понравилась из-за независимости и резкости суждений, но из тех молодых людей, кто был знаком с ней тогда, влюбленных в нее насчитывалось немало. Он и сам был слегка увлечен ее подвижным лицом, тонкой фигуркой, резковатыми жестами. Ему нравилось наблюдать за ходом ее рассуждений, когда он нарочно дразнил ее, задавая немыслимо сложные псевдонаучные вопросы. Например, уже тогда Алексей спрашивал, можно ли хоть теоретически клонировать человека. Его ужасно забавляло, как мило она сердилась, если оказывалось, что, как Наташа выражалась, «проблема была поставлена некорректно».

Его интересовало, была ли она влюблена в него. Он совершенно не помнил теперь, ни какой был у нее рот, ни какого цвета глаза, зато запомнилось, что высокомерная гримаска не портила ее худенькое лицо и даже придавала ему пикантность. И помнил он независимость в суждениях – то, с какой легкостью Наталья ниспровергала научные авторитеты. Только авторитет родителей, особенно отца, пожалуй, был для нее непоколебим. Впрочем, в ее учебные дела родители не вмешивались, это было вовсе ни к чему – Наташа и так являлась круглой отличницей.

Однажды он пригласил ее поехать на Волгу вдвоем. Это было уже в начале лета, перед защитой диплома. Зной тогда стоял страшный, трава уже начинала желтеть. И много дней не было ни малейшего ветерка – серебристые тополя стояли по берегам караулом – не шелохнувшись. Весь город требовал двух вещей – пить и купаться. Он взял с собой надувную лодку и резиновую камеру. Из города они проехали на автобусе километров двадцать, чтобы спускаться вниз по течению своим ходом. От остановки надо было идти по тропинке через огромное душистое поле клевера. Жужжали пчелы. Воздух калило солнце. Было невыносимо жарко. Наконец они вышли к реке. Ивы спускались к воде и охлаждали в ней концы своих веток. Он в первый раз тогда обнял Наташу и вплотную приблизил к ее лицу свое.

– Хочу поплавать! – спокойно сказала она и хотела разжать кольцо его рук.

Он поднял ее и, обняв, понес в воду. Вода уже доставала ему до шеи, только тогда он осторожно опустил Наташу на свои ступни и ощутил, несмотря на жару, прохладу ее узких подошв. Двумя руками в воде он обнял ее за талию и прижал к себе. Испытующе заглянул в глаза. На мгновение она застыла. И вдруг шевельнулась, рыбкой тихонько выскользнула у него из рук, плеснула в воде и уплыла.

Он не стал ее догонять. «Сама подольстится», – надеялся Алексей. Ничуть не бывало. Она хорошо плавала и приплыла, только когда он уже надул резиновую лодку. Спокойно в нее забралась, улеглась на дно и довольно быстро и бесшабашно стала удаляться вниз по течению. Он еле успел поймать конец троса, который соединял лодку с его камерой. Весь путь она продремала, закрыв лицо от солнца листом кувшинки, а он то плыл за ней на своей камере, то тащился по грудь в воде, следя, чтобы ее лодку не снесло течением на середину. Вдобавок она еще попросила, чтобы он достал ей из камышей белую лилию, и, не сумев отказать, Алексей должен был лезть за этим дурацким цветком в самую тину.