Телониус Белк - [66]

Тогда полицейский суёт мне в руки строгую чёрную урну. Урна тоскливо блестит. Неужели она для меня?

— Какой же я родственник, — отвожу урну рукой подальше я.

— Ведь вы родственник, — невозмутимо продолжает бородач, совершенно меня при этом не слушая — единственный родственник на этой территории.

Переводит всё это на финский и вопросительно смотрит на Кудряшкиных друзей.

Все торжественно кивают

Fru Helen Svadebkin — написано прямо на урне.

Ерунда какая-то. Что они там выдумали?

Ведь Свадебкин — это я. А Кудряшка — это Кудряшка.

Но постепенно до меня начинает доходить, что фру Хелен Свадебкин — это Кудряшка и есть. Странно, но я ни разу не удосужился спросить, как к ней обращаться по имени..

Это простительно для русского ни разу в жизни не удосужившегося поздороваться со своими соседями. Но непростительно для обжившегося здесь человека, храбро употребляющегов пищу чудовищный сальмиак, пристёгивающего в машине безопасный ремень и писающего сидя на унитазе ради того, чтобы лишнее не разбрызгивалось.

Есть некоторые привычки, которые в моём возрасте перенимаешь легко и свободно. Но интересоваться именем чужого мне человека, я пожалуй никогда не научусь. А вот финны делают это легко и свободно…

Но почему Хелен Свадебкин?

Не хватало мне об этом узнать до её смерти — столбенею от ужаса я. Лайне вытирает несуществующие слёзы и пытается меня приободрить. Но мне вовсе не нужно приободряться. Ведь этого не могло быть. Мне наплевать на Кудряшку. Просто интересно — почему? Почему моя фамилия принадлежит ей, кучерявой как одуванчик старухе?

Здесь явно ошибка.

Чёрт побери. Друзья покойной смотрят на меня с хладнокровным сочувствием.

Я забираю урну вместе с чёрной скатертью, которую принесла Лайне. Чувствую себя удивительно глупо.

Потом все быстро расходятся. Я попытался уйти домой сам, но Том из Финляндии погрозил пальцем и указал на переднее сидение.

Всегда интересовался тем, что делает человек, оставаясь наедине с покойником. Не обязательнос родственником. Пусть даже с тем человеком, которого когда то знал, хотя и немного. Вот тебе, пожалуйста. Свидание состоялось.

Радуйся, Тёмыч, что это не скелет, не гроб, не мавзолейная мумия. Обычная пластиковая урна. Чёрная, с золотыми буквами. Но спокойно сидеть с этой урной я никогда не смогу. Приходится ходить по комнате из стороны в сторону. Соседство душераздирающе неприятно. Но что тут будешь делать? Поставить урну рядом с сортиром? А вдруг разобъётся? Вдруг её смахнёт хвостом Телониус Белк?

Хорошо.

Допустим, эту дурацкую Кудряшку отпели и дурацкая урна с прахом стоит у меня на столе. А теперь принимаем правила этой дурацкой игры.

Это будет непросто…

Неделю назад умершая Кудряшка, которая лежит в этой урне, не говорит ни слова и даже если летает где-нибудь в воздухе, то вряд ли меня узнаёт — это моя бабушка. А я, стало быть — её внук. При этом, соседей, верных кудряшкиных друзей по лестничной клетке такой расклад устраивает. Никто из них не хочет мне неприятностей, но и взять на себя ответственность хоронить старушку им тоже нельзя.

Есть такой старый прикол. Если двадцать раз подряд произнести слова «Это я» и, то в конечном счёте в голове появляется ужасное, щемящее рассудок чувство тревоги. Может и здесь сработает? Может, встревожусь и пойму, что следует делать? Нет. Слова «Это моя бабушка» можно произносить перед урной хоть тысячу раз — никакого воздействия, если не считать лёгкой одури от происходящего.

Пытаюсь вспомнить, что у нас с ней было общего. Фамилия Свадебкин, если только. Русская. Или нет? Славянская, одним словом. А хоронят её не по православному обряду.

Но вот как гром среди ясного неба меня посещает мысль — я а не лишаюсь ли я опеки в связи со всей этой странной историей. А ведь и правда лишаюсь! Кудряшка была моим опекуном и залогом того, что я нахожусь в Тууликаалио. А я ещё удивлялся — почему у всех виза ровно на месяц — а у меня и считать не надо тех дней, что остаётся по годовой визе. Находиться здесь без опеки я больше не могу. Скоро придут полицейские.… Набираю телефонный номер отца. Трубка противно свербит мне на ухо надрывными гудками — обертонами от концертной ля третьей октавы.

Сними трубку, Ботинок.

Абонент отключён.

Подумав немного, я решаю не изображать скорбь, а сосредоточиться на скорейшем решении похоронной проблемы. Прости меня, Кудряшка. Мне и вправду очень некогда. Ты была хорошим человеком и стучала мне в стенку, разумеется, не ради того, чтобы я психовал. Дело не в уважении, ты же понимаешь. Не уважал бы тебя — спустил бы сейчас в унитаз и разбил бы урну.

Мне показалось, что урна мне улыбается.

Что дальше? Я уже знаю, что бабулю придётся хоронить мне. В старые времена, вроде как можно было оставлять такие урны дома. На каминной полке или ещё где. Но вряд ли теперь в Финляндии это принято. Насмотревшись на деловитый обряд прощания с покойным в церкви, сделанной из трёх крестов и напоминающий стройобъект по типовому застрою, я на всю жизнь испытал уважение к лютеранским религиознвм обрядом. Теперь я и сам хочу, чтобы меня так похоронили — сдули как пыль и выпили вместе с кофе. Если у лютеран всё это так просто, то ясно, почему все проблемы достаются мне. Что бы мне, нелютеранину такого придумать, чтобы было всё как у них — проблемы решались без происков Господа.