Телохранитель - [22]

Там, за пределами все более окутывавшего сна, нависала кровать. Место, которое сегодня он не любил больше всего…

Раздались шаги. Узнав тихую поступь, волкодав сел, осторожно забил хвостом по ковру, стараясь быть тихим. Сон людей спугивать нельзя, за это могут накричать, а волкодав не любил, когда на него кричат.

Быть послушным лучше: можно подставить голову под ласковые человеческие руки, почувствовать, как скользят меж шерсти, гладят уши пальцы.

Можно,… но человек сегодня гладить не хотел. Вообще не замечал, и пес вздохнул и вернулся на свое место.

***

Мир вышел, и Арман, наконец-то, остался наедине с Рэми и сидящим у кровати волкодавом. И сразу накатились беспомощность и непонимание, за что взяться дальше. Не осмеливаясь посмотреть на брата, Арман подошел к туалетному столику. Медленно, сам не зная зачем, снял и бросил на столик кольца, потянул перчатки, разорвав тонкую ткань. Вздрогнул, когда под окном кто-то заливисто засмеялся, и прикусил губу, до крови, чувствуя, как бежит по подбородку теплая струйка.

Волкодав заскулил, подсунул под ладонь пушистую голову, и Арман неосознанно погладил собаку, впервые посмотрев на брата. Впервые осмелился подойти к кровати…

Худой, и после смерти кажущийся еще более худым, убранный во все черное, Рэми как будто спал. Рассыпались по подушке волосы цвета мокрой земли, чуть приоткрылись пухлые губы, показывая ровный ряд зубов. Рана на щеке, что так впилась в память, была промыта и смазана темной мазью… странно… и что не излечили, странно, и что вообще накладывали мазь — странно. Зачем? Как живому, а ведь Рэми, увы, не жил…

Не жил… и ноги вдруг отказались держать, а сдерживаемые за целый день слезы заструились по щекам горячими потоками.… Не в силах больше стоять, Арман упал на колени у кровати, нашел, сжал ладонь брата и тихо прохрипел:

— Отомщу! Видят боги, убью и сам за тобой приду,… ты только… дождись меня там, не уходи далеко.

Боги, как все это глупо, глупо! Совсем глупо! И слова, и его слезы, и это проклятая спальня, все глупо! Эрр ушел, и этого уже не вернуть, и это его, Армана, вина. Лиин говорил, что Рэми плохо, говорил, а Арман… Арман вместо того, чтобы быть рядом, пошел в тот город!

Там и без него бы справились, а Рэми, Рэми нет… когда его брату надо было помогать, он помогал другим! Боги… за что… ты так берегла его, Виссавия, ты так берег его, Радон, так почему сейчас? Он важен! Важен для вас, а вы… как вы могли его отпустить! Как ты мог его забрать, Айдэ! Его, носителя души твоего племянника! Так просто… взять и забрать?

Арман отказывался верить. Что он мог сказать, что он мог сделать, боги, что! Бросать пустые слова… отомщу, найду, задушу собственными руками? Хоть что-то! Что-то, чтобы притушить эту… проклятую несправедливость! Не так, не может быть! Не так…

Он в силах сидеть не месте! Он схватил клинок и сжал на нем пальцы, так, что перина сразу же окрасилась красным, а боль на миг отрезвила. На короткий миг. Но даже боль пропала! Даже ее не было! Пусто! Боги, пусто! Лишь клубятся в душе проклятые тоска и беспомощность!

Он ничего уже не мог исправить, и Эрра больше не вернешь… не вернешь… того большеглазого братишку, что бегал за Арманом в детстве. Того гибкого, упрямого юношу, каким он стал сейчас. Не вернуть той гордости, когда Рэми быстро учился, и воинскому искусству, и магии, когда даже дозорные начали поглядывать на хрупкого братишку старшого со смесью гордости и уважения.

Не вернуть… его мягкую улыбку, когда льнули к его ладоням лесные звери, блеск силы к его глазах, когда он исцелял… других исцелял, а себя исцелить не смог… боги… никогда не вернуть… Эрр… почему опять вот так…

Арман осторожно провел пальцами по щеке брата и отдернул руку, когда понял, что пачкает Рэми кровью… скинул плащ, обернул тканью порезанную ладонь и мягко откинул от щеки брата темный локон.

— Тебе же еще жить и жить… спасать и спасать наш проклятый мир… ты же наша сила, наша надежда, а ты ушел, мой родной… мое черноглазое чудовище.

Ушел… И кажется, что вот-вот дрогнут его ресницы. Вот-вот откроет он глаза и улыбнется, светло, тепло, как только он умел улыбаться… Спит, будто и в самом деле спит. Но скулит внутри оборотень, воет, забивается в угол… забыть… но Арман не может сейчас забыть.

Он осторожно, стараясь не запачкать одежд брата, смахнул с него белый пух, коснулся на миг тонких пальцев, вздрогнув от могильного холода.

— Надеюсь, твои сны светлы, мой брат. Надеюсь, там, за гранью, тебе хорошо… ты заслужил… ты как никто в этом мире заслужил… слышишь? Мой маленький и глупый братишка… спи спокойно. Спи… и тебе никогда больше не придется страдать…

Арман уронил голову на изрезанные простыни, улыбнулся, увидев на белом красное. Он жив… а Рэми, увы…

И это его вина. Он согласился, чтобы Рэми стал телохранителем Мираниса. Повелителя послушал. Отдал ему племянника вождя Виссавии: ведь Рэми так сильно ненавидел свою Виссавию… И Арман, дурак, позволил брату выбирать самому. А надо было! Надо было вспомнить, что это Арман глава рода, надо связать, оглушить, силой отправить в Виссавию. И тогда бы Рэми жил, жил бы! Хоть и не хотел такой жизни…