Тело в шляпе - [30]

— Я ее любил.

— И ваш компаньон знал об этом?

— Роман? Знал.

— И… как же?

— Был очень щедр. Говорил: "Старик, бери, мне не жалко, с ней только договорись".

— Не договорились, судя по всему?

— Не успел.

— Плохо.

— Очень плохо.

— Плохо потому, что… каждый, боюсь, может сказать, что у вас были причины недолюбливать Гарцева.

— Я не боюсь.

— Но причины были?

— Были.

— А как на фирме относились к Гарцеву?

— Нормально. Спокойно. Как к уходящему начальнику. Переориентировались на меня.

— Вернемся теперь к началу. Кто мог знать, что Гарцев находился у вас в квартире в тот день?

Василию показалось, что вопрос Кусяшкину не понравился. Он занервничал:

— Да кто угодно!

— Вы полагаете вероятным, что он стал бы распространяться о свидании с любовницей накануне свадьбы? — усомнился Василий.

— Да, маловероятно.

— Вы никому об этом не говорили?

— Никому, — ответил Кусяшкин, но как-то не очень уверенно.

Василий достал из портфеля фотографию Сани и показал ее собеседнику:

— Вам знакома эта женщина?

— Нет. Кто это?

Кусяшкин по-прежнему был спокоен. "Впрочем, — решил оперуполномоченный, — если даже он как-то причастен к исчезновению Сани, весьма вероятно, что он ее не видел. Не сам же он, действительно, за ней гонялся? Нанял кого-нибудь".

— Это наша помощница. Она пропала после посещения вашей фирмы.

— Найдется, — сказал Кусяшкин вяло. Было видно, что он готов разговаривать об убийствах Гарцева и Грушиной; о том, что у него болит, а чужие пропавшие женщины его интересуют мало.

В целом Василию Иван Иванович Кусяшкин понравился. Спокойный, неглупый. Видно, что все произошедшее его очень расстроило. Впрочем, убийства мало кого радуют, и многие убийцы, которых доводилось ловить капитану, очень даже печалились как до раскрытия преступления, так и после.

"Но где же все-таки Саня?" — думал Василий. Среди трупов никого с похожими приметами нет. Среди «бессознательных» — тоже. Он пытался утешать себя тем, что она просто уехала куда-нибудь, как она это любит, но в управлении его ждал очередной сюрприз. Как и следовало ожидать — неприятный. Более того жуткий. И Василию уже ничего не оставалось, кроме как заявить Саню в розыск.

Глава 17. ИРИНА. Два года назад

Прославленный конфликт отцов и детей не может идти ни в какое сравнение с главным и самым болезненным конфликтом нашего времени: жен, которые хотят детей, и мужей, которые их не хотят.

Ирина дважды самостоятельно разрешала этот конфликт в рамках одной отдельно взятой семьи. Но всегда это было только локальной временной победой. Как нельзя утолить голод раз и навсегда, так нельзя было справиться с Иваном и его отношением к любимому занятию своей жены. Пожалуй, Ирину могла устроить только безоговорочная капитуляция, а именно, если бы Иван сказал однажды: "Хочешь ребенка? Рожай, конечно. Двух? Пожалуйста. Рожай сколько хочешь. А я тебе всегда помогу". Еще очень было бы хорошо, если бы он иногда мечтательно закатывал глаза и говорил: "Хорошо бы родилась девочка, такая, как ты". Еще бы хотелось безумной бешеной радости по поводу рождения каждого ребенка; хотелось бы стояния под окнами роддома, бессонной ночи после того, как начались схватки, бесконечных звонков в справочную роддома и бурной пьянки, когда в справочной сообщат, что "девочка, рост 51, вес 3,200".

В жизни все было не так. Иван упирался, отказывался, сопротивлялся, приходил в ярость, когда она начинала настаивать. В результате все ее беременности были якобы случайными, но, бог мой, только ей одной известно, как трудно было его обмануть! Он любил детей, никто не спорит, но любовь его была пропорциональна его привязанности. Ребенок рос, и чем больше Иван с ним общался, тем больше любил. Оба раза, когда она рожала, он, отвезя ее в роддом, спокойно ложился спать и даже не пытался скрыть от нее этого. Под окнами не бродил, завозил передачу и сразу уезжал.

— Вань, а как же ТЫ мог заснуть? — спросила она у него после рождения Лизы.

— Ну, с этим у меня никогда проблем не было, — ответил он, — ты же знаешь, я и стоя могу спать. К тому же утром в университет. Он даже не понимал, что она имеет в виду. Обиды копились, нарастали и временами выливались в жуткое раздражение. После очередной дискуссии на тему "А не завести ли нам третьего ребенка?" ее начинало раздражать все — как он ходит, сидит, пьет чай, не вынимая ложечки из чашки. Особенно, как шумит по утрам. Если он встал, то и ей приходилось, потому что производимые им шумовые эффекты со сном несовместимы. Непременно будет хлопать дверями, шуршать чем-то в спальне, кашлять, греметь посудой. И уронит, обязательно что-нибудь уронит.

Раздражение проходило, но обиды оставались. Самой большой обидой была его реакция на две ее неудачные беременности. Первый раз, Алеше тогда было четыре года, она опять ухитрилась забеременеть, Иван опять, разумеется, рвал и метал, даже ушел из дома на пару месяцев, но вернулся, как миленький, когда срок был уже достаточно большой и об аборте разговаривать стало бессмысленно. Она сама виновата — полезла за чем-то на антресоли и упала со стремянки. Кровотечение было сильным, и врачи даже слушать ее не захотели: "Зачем вам рисковать, родите в другой раз". Он навещал ее в больнице, жалел, утешал, но весь так и светился от радости. Вторая история была еще хуже — выкидыш безо всяких видимых причин, и срок был большой — почти шесть месяцев. Ирина успела уже накупить детских шмоточек, игрушек, и все разговоры в доме крутились вокруг предстоящего появления малыша. И опять он обрадовался! У Ирины было чувство, как будто он пляшет на похоронах. Этот нерожденный ребенок благодаря бесчисленным разговорам о нем уже стал членом их семьи, как же можно так относиться к такому горю?!