Тело в плюще - [56]

Значит, Прин снова улизнула из кампуса без разрешения, подумала Бобби Долан. Она стояла рядом с Элейн и видела, как та, отступив в сторону, ответила за сестру. Ее так и подмывало выдать обеих — Прин запретят покидать кампус до конца семестра, а может быть — это уже зависит от того, где она и когда вернется, — даже исключат из колледжа. На мгновение Бобби позволила себе посмаковать возможные последствия такого поворота событий. Не будет больше газетных вырезок о магазинных воровках, появляющихся то под дверью, то в почтовом ящике. Не будет копий ее признания, приложенных к поздравительной открытке и присланных по почте. В какой-то момент она дошла до того, что перестала открывать почтовый ящик. А ведь прошло столько времени! Они уже на третьем курсе. Ну почему бы Прин не оставить ее в покое? Не оставит. В какой-то момент Бобби поняла это с полной ясностью, и открытие потрясло ее до основания, как будто она вдруг грохнулась с дерева на землю. Прин ненавидит ее и презирает, но не за то, что она сделала, а за то, кто она есть. Бобби для нее — чужая, и пребывание чужой в Пелэме для Прин равнозначно публичному оскорблению. Может быть, Прин рассчитывала, что Бобби сломается и уйдет. Может быть, ей просто нравилось держать кого-то на коротком поводке. И то, и другое мерзко. Бобби часто подумывала о том, чтобы пойти к декану и все рассказать. Ее, конечно, заставят уйти, но и Прин тоже покажут на дверь. Но только дальше мыслей дело не шло. Бобби знала, как огорчатся ее родители. И даже больше, чем огорчатся, — они ее возненавидят. Она существовала для них только как «девушка из Пелэма». Прошлым летом мать представляла ее в клубе — новом клубе, куда их раньше не допускали, — как «нашу дочь, студентку Пелэма». Ни «Бобби», ни даже «Роберты» больше не было — они исчезли. В каждом предложении, которое произносили родители, обязательно присутствовало слово «Пелэм». «Наша дочь в Пелэме. О, ваша тоже? А в каком классе? Неужели? Вы так молодо выглядите. Должно быть это все Пелэм». Ха-ха.

Холодно. И долго еще Лиз собирается их морозить? Поскорее бы вернуться в общежитие. Поскорее бы убраться из этого колледжа. Навсегда.

В некоторых общежитиях проверяли поголовно, но Лиз такое пока еще в голову не пришло, ей больше нравилось как можно чаще вытаскивать их из постели. Вот и сейчас она подула в свисток — сигнал к тому, чтобы все выстроились в очередь и промаршировали мимо нее, держа на виду ценности и полотенца, — но тут луна выглянула из-за тучи, и девушки, смеясь, устремились толпой к общежитию, не обращая внимания на отчаянные призывы Лиз соблюдать порядок.

Люси Стрэттон не спешила, молча наблюдая за разлившимся морем непокорности. Настоящий бунт бушевал там, в другом мире, за железными воротами колледжа. Вьетнам, свобода слова, гражданские права. Отказ пройти строем с развернутыми полотенцами был слабым эхом большого несогласия. Весной, поработав на Джина Маккарти, она обманула мать и уехала в Чикаго — на национальный съезд демократической партии. На Маккарти работала еще одна студентка Пелэма, Сара Стерлинг. Сара жила около Чикаго, в Хайленд-Парке, и Люси сказала матери, что едет к ней в гости. Миссис Стрэттон не возражала. «Интересно, эти Стерлинги не родственники ли нашим, бостонским Стерлингам?» В Чикаго они попробовали слезоточивого газа и едва избежали ареста. Это было великолепно. Никогда еще Люси не чувствовала так замечательно, никогда не ощущала такой полноты жизни, даже несмотря на гибель МЛК и РФК[16]. В следующем семестре она поедет в Испанию. Мать толкала ее в Париж или Лондон, но Люси просто отправила заявление, а получив разрешение, сообщила, что едет в Испанию. Деньги у нее были свои, их ей оставили бабушка и дедушка, и она уже получила доступ к фонду. «Что ж, по крайней мере это Европа», — развела руками мать, наказав оставить наследство там, где оно приносит приличные дивиденды. Спорить Люси не стала.

Она улыбнулась, подумав, как расстроится мать, когда узнает, чем занимается ее дочь. Важное место в списке причин потенциального неудовольствия миссис Стрэттон занимал новый бойфренд Люси, Исаак, студент университета Брандейса. Еврей! Человек, читающий «Дейли уоркер»! Люси сама подцепила его в электричке, когда возвращалась из бостонского Саут-Энда, куда ездила два раза в неделю давать бесплатные уроки в центре социальной помощи. Да, она сама подошла к нему и попросила номер телефона. Эмили Поуст[17] ей больше не указ. И миссис Стрэттон тоже.

Рэчел Гоулд вошла в общежитие последней, пропустив остальных, потому что берегла свою «ценность» — гитару. Каждый раз, когда электрический звонок выхватывал ее из сна, возвещая о пожаре, она внушала себе, что на этот раз пожар настоящий, что она спустится в полыхающее пламя, и оно поглотит ее. И если такое случится, пусть ее гитара будет с ней. Прах к праху. Мысль об этом приносила некоторое облегчение.

Неясная фигура промчалась через парковочную площадку. Кто-то тяжело перевел дыхание.

— Уф, едва не опоздала! Лиз всегда запирает пожарную дверь после проверки. И зачем только это все нужно? Я уже начинаю подумывать, что она — тайный пироманьяк.