Тельняшка для киборга - [30]

— Сергей, в той ситуации данный вариант был бы нецелесообразен, — нудным голосом отозвался Маргус. — Преследователи были слишком близко, мы уже находились в их поле зрения. Он не успел бы спрятаться.

— Ну, фиг его знает… Я бы тоже не смог застрелить, наверное. Даже не то, чтобы не смог, просто… Ну, я не знаю — нельзя так, в общем.

— Но почему? — Маргусу было непонятно, как можно отрицать очевидное. — Он бы все равно погиб — в лучшем случае. А в худшем — умер бы от гангрены в концлагере. Неужели вы не понимаете, что это негуманно — оставлять его в живых?

— А я ему еще карандаш вчера подарил, — вздохнул Пашка. — Чешский, кохиноровский. А он ни на секунду не задумался даже. Вот и дари таким карандаши…

— Павел, мне было бы искренне жаль тебя, честное слово, — серьезно ответил Ауриньш. — Но отдавать разведчика в руки противника — слишком большой риск. Ты слышал об Арденнской контрнаступательной операции?

— А кто про нее не слышал? Вломили тогда немцы союзникам — будь здоров, читали…

— Ну вот. В ходе этой операции немцы провели широкомасштабную разведдиверсионную операцию «Гриф». Скорценни лично готовил ее и руководил ее ходом. Подготовка операции проводилась около полугода. В ходе подготовки диверсанты общались между собой только по-английски, за слово, сказанное по-немецки, следовал крупный штраф. В тыл англо-американских войск было заброшено свыше ста пятидесяти групп и одиночных диверсантов с основной задачей — нарушение управления войсками. Вначале операция развивалась успешно — управление войсками оказалось практически парализовано. Диверсанты перехватывали фельдъегерей, рассылали ложные приказы и распоряжения по радио и проводным средствам связи. Войска поразил, как тогда говорили, «кризис доверия» — нижестоящие штабы не выполняли приказания вышестоящих, подозревая, что поступающие приказы — ложные и требовали их подтверждения. Время, затраченное на подтверждение приказов, делало эти приказы неактуальными и даже нецелесообразными. И все же операция была сорвана, несмотря на качественную подготовку разведчиков. В одной из машин, на которой перемещалась группа, одетая в американскую форму, при проверке на КПП была обнаружена радиостанция немецкого образца. Группа была арестована и дала показания, благодаря которым были схвачены другие группы. Так была провалена операция, на подготовку которой были затрачены большие средства и практически — последние силы абвера, — поведал Ауриньш.

— А что, собственно, у той, первой группы можно было узнать? — с недоверием спросил кто-то. — Что, до них кто-то задачи других групп доводил? Или районы их действия?

— Нет, все было проще. Когда стало известно, что диверсанты — это немцы, владеющие английским языком, американцы просто стали останавливать всех подряд и задавать вопросы, ответы на которые мог знать только американец. Например, как фамилия лучшего бейсболиста из его штата? Какой породы собака Эйзенхауэра? Как зовут подружку Попая? Если человек начинал путаться, его сразу арестовывали — вот и все. В общем, разведчик в плен попадать не должен, — подвел итог Маргус уже почти лекторским тоном.

— Да без тебя знаем, что не должен, — угрюмо буркнул Пашка, — тоже, Америку открыл…

Замолчали. И почему-то не хотелось смотреть в глаза друг другу. Угрюмо глядели на костер, и каждый думал о своем, хотя все — об одном и том же. Костер горел плохо, сырые сучья шипели, пузырились на трещинах, исходили едким дымом. Позор для разведчика, а не костер.

— Вот все ты, товарищ дорогой, вроде, верно говоришь, — полковник старался говорить спокойно, приглушая сварливые нотки, — разведчик, мол, только тогда разведчик, когда он в полном порядке. А только стал он обузой для группы — долой его, как балласт, верно?

— Не так категорично, разумеется, но если нет других вариантов — то да. И он сам должен понимать это.

— Верно, верно. А ты вот не задумывался, почему во многих других армиях разведчикам дают ампулы с ядом, а у нас — нет?

— Нет, не задумывался. Возможно, в целях экономии средств?

— Возможно и так. Тем более, когда такого разведчика ловят, мало кто эти ампулы грызет — предпочитают в лагере пайку хавать, да против своих работать.

— Но почему?

— Понимаешь… — полковник тщательно подбирал слова. — У меня батя в войну разведбатом командовал. А до войны учителем в школе был, но это так, к слову. Так вот он рассказывал, что когда подбирал себе бойцов — в первую очередь смотрел, есть ли совесть у мужика.

— Совесть? — Ауриньш был озадачен.

— Она самая, товарищ дорогой. Рассказывал, бывало: просится к нему парень из пехоты — здоровяк, стрелок отличный, до войны егерем работал — самое то для разведчика. Батя с ним покалякает, а потом подойдет потихоньку, да посмотрит, как тот человек у полевой кухни себя ведет — жлоба сразу видно, характер человека во время еды — как на ладони виден. И если мужик жлоб — до свиданья, товарищ дорогой, мы тебе не подходим. Что толку от всех его заслуг, если он себя, любимого, выше всего ценит? Надежды на него нет, а это — хуже некуда.

— Простите, а что такое «жлоб»?

— Жлоб, гм! — тут полковник несколько смутился. — Ну, это человек без совести, одним словом. Если ему что выгодно — делает, если нет — знать никого не хочет.