Телевизор. Исповедь одного шпиона - [49]

Мне пришлось рассказать ему о вчерашнем происшествии.

– Этот человек, Симон, – кивнул бледнолицый, – говорил что-нибудь об Италии или Голландии?

– Нет, но он сказал, что жил на острове Цейлон.

– Очень интересно. Жюль, запиши!

– Уже записал, мессир.

– Даже не знаю по какой причине, но я верю вам, Жюстина. Вы же не лжете мне, верно? Разве может лгать такая красивая девушка? А? Ты как думаешь, Жюль?

– Я думаю, вы абсолютно правы, мессир.

– Но ежели Жюстина солгала нам, мы же не будем ее арестовывать, Жюль, не так ли? Мы просто придем еще раз и… чик-чик… изрежем ножиком ее молодое, талантливое лицо. И она уже никогда не сможет выступать на сцене. Ты согласен со мной, Жюль?

– Как с самим дьяволом, мессир.

Позволь мне, о дорогая Натали, разреветься.

Твоя несчастная Ж.

Часть пятая. Ученичество

Писано в Сан-Доминго, в декабре 1803 года

Глава двадцать четвертая, в которой я выбираю языки и изящные искусства

Здесь, любезный читатель, я должен, подобно театральному рабочему, опустить занавес и снова поднять его, но уже с другими декорациями. Представь, что житие мое писано теперь уже не полууставом[152], а немецким шрифтом; вместо московских куполов на горизонте возвышается церковь святого Томаса; а вместо скучного архива – книжная ярмарка.

– Покупайте поэмы древних бардов! – кричал продавец, старик с одним глазом (второй был перевязан грязной тряпкою). – Бушует ирландское море, прекрасная Мальвина[153] сидит на замшелом утесе и оплакивает витязей, ушедших-х в мир иной…

Вдоль дороги, по которой мы ехали в Лейпциг, были видны еще пушечные ямы; где-то здесь лежал и прах моего отца. За десять лет до того Саксония была разграблена; при упоминании Фридриха Прусского каждый второй житель плевался. Но как весна наступает после зимы, так и люди залечили раны, нанесенные войной, восстановили дома и кофейни, мельницы и плотины, и всё закружилось снова, вместе с восходом и заходом солнца.

В Лейпциге было много русских. Причиною этого был давний союз с Саксонией. Сюда отправляли учиться русских дворян, помещая их под строгий присмотр немецкого гофмейстера. Саксонское купечество, по врожденному корыстолюбию, надеялось наградить претерпенный от войны убыток, так что русские студенты за всё должны были платить дороже прочих. Кроме того, через город проезжали все, кому нужно было в Италию, где стоял русский флот, воевавший с турками.

Здесь было также множество поляков. Заняв лучшие места у Ауэрбаха, поляки кричали czesc и стучали кружками. Я молча сидел за соседним столом, пил пиво и разглядывал висевшие на стенах картины. На одной из них был изображен человек верхом на бочке; ноги его сжимали бочку, словно лошадиный круп; бочка невесомо парила в воздухе.

– Знаете, кто это? – раздался голос за моей спиной. – Это Фаустус, знаменитый чернокнижник.

Я обернулся и увидел одноглазого старика, давеча на ярмарке предлагавшего мне купить поэмы ирландских бардов.

– Говорят, будто бы слуги, – произнес одноглазый, усаживаясь напротив меня, – никак не могли выкатить вон по той лестнице бочку с вином, и тог-гда Фаустус сел на нее верхом и силою его чар бочка сама поскакала на улицу. Вы бы не могли уг-гостить несчастного книг-гопродавца стаканчиком вермута? Infaustus[154], так сказать…

Мне стало жалко его.

– Когда-то я служил в войсках герцога Камберлендского, – вздохнул старик. – И вот, сами видите, что из этого получилось…[155]

Он приподнял свою повязку; под нею была пустая, отвратительная глазница. Я вспомнил мужика с черной бородой, показывавшего мне в Кремле гнилую ногу; запах был тот же, запах войны и разочарования.

– Этот доктор Фаустус, – сказал он, отхлебнув вина, – мог видеть на расстоянии. Он прозревал не только настоящее, но и прошлое; древние герои прих-ходили к нему; он показывал студентам в Виттенберге Гектора, Улисса, Геркулеса, Энея, Самсона, Давида и других-х, каковые появились с недовольным видом, всех устрашив своей г-грозной осанкой, и снова исчезали. Г-говорят, что среди присутствовавших и глядевших на всё это был сам Лютер. А однажды Фаустус вызвал дух прекраснейшей из земных женщин, Елены Троянской… Я не исключаю, что и нынче еще встречаются маги, которые мог-гут силою своих чар перенестись за несколько мгновений в отдаленнейшее место. Но в конце концов все они заплатят за эти поездки… Да, когда-то я служил королю Георгу, – опять вздохнул старик. – А вы, я так думаю, из России.

– Как вы догадались?

– По кресту.

Я торопливо убрал крест под рубашку, во избежание недоразумений.

– Я уже знаком с вашими соотечественниками. Мне особенно запомнился герр Ушаков, питавший некоторую склонность к математике и латинскому. Он умер от болезни, три года тому назад. Жаль, очень жаль… И потом, этот скандал с гофмейстером Бокумом. Выяснилось, что он был мошенником, да. Оставил долг-гов на восемнадцать тысяч и сбежал. И еще я знаю вашего православного духовника, отца Павла, я несколько раз имел с ним диспутацию. Позвольте спросить, вы уже выбрали предмет изучения?

– Языки и изящные искусства, – сказал я. – Я хотел выбрать народное и естественное право, но потом поговорил с Бёме, и вы знаете, он так ругал филологию, что я передумал.