Телевизор - [45]
Умиление же было нужно именно для того, о чем говорили догадливые дамы-критики - для очищения. Телевизор начал выстраивать вокруг себя территорию добра и покоя.
Для хорошего, грамотного потребления нужен покой. Никто не кушает фуа-гра в тамбуре электрички.
В девяностых годах культура потребления (в том числе и телевизионного продукта) не могла сложиться, потому как покоя никакого не было и в помине.
В свое время в каждом магазине был «Уголок покупателя». Представьте себе - вокруг беснование. Крики. Люди лупят друг друга авоськами за кусок колбаски, ветерану не дают югославских сапог, робкого подростка выкидывают из очереди, а в «Уголке» тихо и спокойно. Стоят контрольные весы. Можно с толком, с расстановкой рассмотреть только что купленное, наново завязать бечевкой, передохнуть. Такой же уголок покупателя создан и сейчас - в масштабе страны. Что бы там не происходило на площади в тысячи километров меж Ставрополем и Новым Уренгоем, кто бы там не сидел на рельсах и не копал картошку, какой бы скоробогач, задыхаясь, разрывая галстук, не выпадал из державных дверей, каждому россиянину обеспечено место спокойного потребления. Место у телевизора. В нем учитель Полозов терзает зубами консервную банку, но это вовсе не страшно. Погрызенные, они продаются как сувениры - одна, например, стоит в кабинете Бориса Грызлова. А Полозов рассказывает корреспонденту, что за Россию порвет кого угодно, не то что шпроты. Все хорошо, все красиво. Дивно горит экран, как небо в алмазах. Ты не знал в своей жизни радостей, но погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнем… Мы отдохнем!
Денис Горелов
Медведь и ухо
Московский звукоряд
В этом городе нельзя жить.
В этом городе нельзя жить.
В этом городе нельзя жить.
Это царство круглосуточного непроходящего звука; как злостная футуристическая фантазия из «Назад в будущее-2» - там, где к власти пришли футбольные болельщики. Никто еще не обращал внимания, сколь кошмар пригородного кролика Марти Макфлая похож на русскую современность. В центре содома высится иллюминированный вавилонский небоскреб круглосуточного тотализатора, где расслабляются, оттягиваются, колбасятся и вообще дают рай невоспитанного тинейджера люди с деньгами. Люди без денег внизу режут друг друга, лают, визжат и гоняют без глушителей под бухое техно. В библиотеках паутина и хлам, директор школы еженощно отстреливается из помповика и складирует подброшенных на порог дохлых кошек. Общество скреплено триединством идеалов Спорт-Бабло-Халява; душные, лицемерные буржуазные ценности вроде правил уличного движения попраны, низринуты, похерены и дезавуированы. Патриотизм остался, но какой-то персонифицированный, как всегда в аграрно-нефтяной Азии. Государства нет, дня нет, мусор не вывозится. «Это Мой Город», - величавым баритоном гундит над пепелищем Константин Эрнст, но в записи, потому что у настоящего давно сел голос, и его давно никто не видел.
В полночь с копейками вступают фейерверки. Корпоративы, жирные именины, выпускные вечера, тусы и собирушки наперебой дырявят небо. От кульминационной шутихи детонируют противоугоны, тоскливо вереща в ночи до полпервого, потому что у хозяина единственного в районе стеклопакет на другую сторону, и вообще он не дома.
Полпервого из такси вываливаются мочалки с песней «На тот майдан, на перекресток». Их дико вставляет, что они знают все куплеты до конца. Монотонно, заунывно, часами лают ничьи собаки, которых по телевизору не велит отлавливать друг живого Андрей Макаревич.
В час падает ударный децибельный фронт: наши не продули шведам. Это действительно большое событие русского футбола, редкий праздник, против которого не поворачивается язык ворчать. Сплошной рев «Россия» от Кушки до Курил, сплошной гудок, скандеж, пляс, салют, ор, хай, сирена. Русские вышли из подгруппы - кто смеет сидеть дома, иметь печень, работу и детей, у кого рука поднимается выключить свет и законопатить окна? Мы с женой в три ночи пылесосили и отбивали мясо, потому что все равно слышали друг друга плохо.
К двум радость перекидывается на ресторан «Узбекистан» и поселяется там надолго. Они там у себя сочинили летний дворик в лучших традициях восточных деспотий: снаружи по Неглинке все закрыто дувалами-бастионами и почти даже и не слышно, щелей-проулков нет, но если ты в дупло пролез или живешь в квартале этажом выше, грохот басмаческих электрогитар с итальянской эстрадой будет с тобой всегда, как реванш за поспешную колонизацию Туркестана. Вес разноцветных бумажек, сунутых козырным гостем каждому из привратников, объясняет, почему им всем насрать на жителей, хотя славянские глаза полны невыразимого шемаханского сочувствия.
Раз в пять минут слышен инфернальный хохот тропической птицы-каракатицы, купленной во двор для антуража.
Валится дождь. Славянские узбеки бегут, как дети от грозы, но на гулкие капли готовно реагируют противоугоны «шесть мелодий», их выключают, но они с интервалом в минуту запевают опять.
Пробки, свадьбы и победы русского оружия раскрепостили владельцев автотранспорта. В городе, в черте которого сигнал запрещен с начала 60-х, когда автопарк был вдесятеро меньше, клаксоны не унимаются никогда. «Запершего» выезд хама нужно будить гудком вместе со всем районом. Бомбилу, караулящего найт-клубы и сговаривающего цену на «Аэропорт» посреди проезжей части, надлежит подгонять бибиканьем. Найт-клубов и бомбил в центре города - как конского говна, каждые сто метров и две минуты. «Я лежу и охаю, а Лужкову по х…», - говорил поэт Орлуша.
