Телевидение. Закадровые нескладушки - [11]

Вспоминается лекция Виктора Борисовича Шкловского «О проблемах развития советской кинокомедии». Народу в большой зал набилось видимо-невидимо. Авторитет этого патриарха советской литературы и кино был огромен. Виктор Борисович уместил свой доклад в одну фразу. Последующие аплодисменты и хохот длились гораздо дольше доклада. Фраза эта прозвучала так: «У нас кинокомедии не было, нет и не будет, потому что невозможно рассмешить все двенадцать инстанций».

И еще вспоминается один вечер в Доме кино. Была встреча с кем-то из великих итальянских кинорежиссеров: то ли Феллини, то ли Пазолини – словом, кто-то из итальянского киношного олимпа. Вечер вел один из наших мэтров. Под конец разгорелся спор о свободе творчества. Наш мэтр, как мог, возражал ихнему мэтру. Наконец, он бросил на весы железный аргумент: «Но если, скажем, ваш сценарий не нравится продюсеру, тут ваша свобода творчества и заканчивается». На что итальянский мэтр возразил: «Знаете, в чем разница между нами, коллега? Если мой сценарий не нравится продюсеру, я меняю продюсера, а вы меняете сценарий».

Сколько стоит идея?

В 60-е годы прошлого столетия, во времена так называемой оттепели, деятелей искусства стали понемножку выпускать за границу. Вспоминается выступление киносценариста Даниила Храбровицкого в Доме кино после его первой поездки в тогда мифический Голливуд. Он рассказывал о своей встрече с одним из киномагнатов. Во время разговора зазвонил телефон. Кинобосс взял трубку. Разговор шел в междометиях. В переводе на русский язык это звучало так: «Да. Да. Нет. О’кей. Угу. Хорошо. Приходите и получите чек в пятьдесят тысяч долларов». Храбровицкий был невероятно удивлен: «Мистер Х, за что вы за минуту разговора выложили чек на пятьдесят тысяч долларов?» Оказывается, этот магнат постоянно давал объявление в газеты, что он выплачивает 50 тысяч долларов за оригинальную идею фильма. Идея этого телефонного автора заключалась в следующем. Летит самолет авиарейсом «Нью-Йорк – Париж». Самолет летит долго, 12 часов. И постепенно пассажиры разной национальности и граждане разных стран знакомятся друг с другом: сближаются, влюбляются, корешатся. Они ощущают себя членами единой европейской семьи. И в самый разгар любви и братства приходит сообщение, что началась третья мировая война. Вот за это продюсер и выложил 50 тысяч долларов. «Важна идея, – сказал он, – все остальное проще пареной репы. Мои профессиональные сценаристы все распишут как по нотам».

У нас идеи тогда гроша ломаного не стоили. Более того, платили за количество исписанных страниц. Даже бытовала такая поговорка: «Краткость – сестра таланта и мачеха гонорара». К сожалению, и поныне у нас в России ничего не изменилось. Даже РАО (Российское авторское агентство) идеи не охраняет. Охраняет только готовую продукцию. Вот и утекают за бугор мозги и идеи. И до тех пор, пока это будет продолжаться, мы будем влачить жалкое существование и питать тамошнюю научно-техническую и культурную ниву.

Почему голодает скульптор Иткинд?

Летом 1966 года я работал на Казахском телевидении над программой «Прикосновение к вечности» о скульпторе Иткинде. История его жизни весьма любопытна. В начале 60-х в Париже была открыта посмертная выставка его работ. И вдруг оказалось, что он жив. Проживает в городе Джамбуле Казахской ССР и влачит жалкое существование. Дело в том, что его арестовали в 1937 году как итальянского шпиона. А к итальянцам у нас всегда было отношение несколько легкомысленное. Его отправили в Джамбул и забыли расстрелять. Подобрала его на улице, умирающего с голоду, какая-то эвакуированная сердобольная еврейка и стала его выхаживать. Он лепил из некондиционной глины скульптуры, они высыхали, рассыпались и снова превращались в прах, а его спасительница мыла полы, стирала у людей, и они с опальным скульптором кое-как перебивались с хлеба на воду, еле-еле сводили концы с концами. Так продолжалось до этой его «посмертной» выставки в Париже. Когда оказалось, что он жив, его срочно перевезли в Алма-Ату, дали заслуженного деятеля искусств, трехкомнатную квартиру в придачу и персональную пенсию. Вот в это время как раз мы с ним и встретились. Было ему тогда 98 лет. Высокий, стройный, с длинными до плеч седыми, белоснежными волосами и с такой же окладистой бородой. Ну ни дать ни взять – библейский пророк. Он меня поразил тогда своим физическим и духовным состоянием, прямой гордой осанкой, крепкими руками, ясным умом, чувством юмора. «Вы посмотрите на мою Дездемону», – говорил он, кивая на жену. А она, хоть и младше его была лет на сорок, но выглядела старше. Помню, он вытащил из шкатулки рулон бумаги. Я, грешным образом, подумал, туалетной. Но это оказалась телеграмма от скульптора Коненкова метров на десять длиной: «Иткинду по случаю его воскрешения». Когда я уезжал из Алма-Аты в Москву, Иткинд попросил зайти к Коненкову и передать ему большой привет, что я и сделал. «Иткинд! – вскричал 90-летний Коненков. – Ну как же, помню. Совсем недавно о нем писал Анатолий Васильевич Луначарский». (Справка: А. В. Луначарский – народный комиссар культуры в 20-х годах прошлого столетия. Умер в 1933 году.) Так-так, подумал я. Это когда же недавно? И не поленился, пошел в Историческую библиотеку, поднял московские газеты с 1920 по 1930 год. И действительно, в одной из них за 1922 год нашел статью Луначарского под таким заголовком: «Почему голодает скульптор Иткинд?»