Телестерион [Сборник сюит] - [92]

Шрифт
Интервал

Ведь все учились с увлеченьем, с целью
Служенья…
                С е р о в
                      просвещенью и искусству.
       О л ь г а  Ф е д о р о в н а
Любовь же обнаружилась в разлуке —
Как память о счастливых вечерах,
О юности, столь чистой и чудесной,
Хотя и бедной, и весьма бесправной.
Как сохранил ты память обо мне,
О сироте среди сестер прекрасных,
В разлуке долгой, в странствиях по свету,
В Абрамцеве, среди прелестниц юных, —
Я все поверить не могу?
                С е р о в
                                             Ты ж знаешь,
И я ведь рос, как сирота, один,
Пригретый лаской и заботой всюду;
О ком же было помнить мне среди
Сестер твоих? Тебя нам не хватало,
И, верно, я прирос к тебе душой.
       О л ь г а  Ф е д о р о в н а
Но чем же замечательна была?
Ужель как сирота?
                 С е р о в
                                  Нет, нет, конечно.
Да знаешь ты: мне говорят и пишут,
Какая ты, — слыхала и читала?
Все доброе и верное, чем в жизни
Я с детства окружен был в семьях близких,
Предугадал в тебе и не ошибся.
Добра ты, говорят; какая новость.
Добра ты силой духа — вот где чудо!
Случись бы, в революцию ушла.
А я ведь слаб, мне больно жить на свете,
Особенно теперь у нас в России.
Ты говоришь, я счастлив тем и тем.
Хотя ничем не обойден судьбою,
Не чувствую я этого совсем.
Недаром все насупленный хожу
И слов простых, не говоря, пустых
Сказать мне трудно вслух, и я молчу,
Как в церкви нечего сказать мне Богу.
         О л ь г а  Ф е д о р о в н а
           (поднимаясь со вздохом)
Развеселить тебя не удалось.
                 С е р о в
Да весел я, и мыслей бродит туча,
Как после путешествия в Элладу,
Все с большим погруженьем вглубь времен.

Ольга Федоровна уходит; входит Матэ.


М а т э. А попугайчик, что залетел в ваш дом, бог весть откуда, не жилец. Это "Inseparable", неразлучник.

С е р о в. Тсс! Жена говорит, я весел, я нахожусь в каком-то приподнятом настроении, и это ее беспокоит. Мне кажется, мы все пребываем в таком состоянии: и весело, и все-таки как-то неестественно, — вся жизнь превращается в клоунаду.

М а т э. А что, мне нравится.

С е р о в. Еще бы, в тебе это есть. И это было бы всего лишь забавно, когда бы не 365 самоубийств в год, когда бы не казни, как во времена Ивана Грозного.

М а т э. В самом деле?

С е р о в. Газет не читаешь? Первая Дума отменила смертную казнь, что в Европе приветствовали всячески. Но Николай тут же, с подачи Столыпина, принял закон о военно-полевых судах. А это расстрелы без суда и следствия за что угодно, за копну ржи.

М а т э. Боже правый!

С е р о в. В Париже я виделся с Витте. Пишет мемуары за границей, боясь за них и за свою жизнь в России. По-прежнему горяч и страстен, ох, не удалось мне схватить его образ, долго чванился, лишь бледный слепок получился. У старика в сердцах сорвалось: "Можно пролить много крови, но в этой крови можно и самому погибнуть… И погубить своего первородного, чистого младенца, сына-наследника… Дай Бог, чтоб сие было не так. Во всяком случае, чтобы я не увидел подобных ужасов".

М а т э. Звучит, как пророчество.

С е р о в. Тем хуже. Он-то знает, как никто, Николая.

М а т э. Да и ты не единожды в упор изучал его.

С е р о в. Лучше бы я не знал его.

М а т э. Тучи наплыли. Как бы не было дождя. Пожалуй, нам пора и восвояси.

С е р о в. Я сейчас.


Матэ уходит; Серов беспокойно прохаживается, словно с усилием додумать какие-то мысли.


                 С е р о в
Коммерция, предприимчивость, искусства,
Монархия, тираны, демократья —
Все это, все, у греков было, было
Задолго до рождения Христа
И превратилось в прах; лишь небо чисто
По-прежнему, и море омывает
Все те же острова, где жизнь цвела,
Вся упоенная борьбой, познаньем
И красотою мирозданья в целом,
И минуло, как минет наше время,
Тяжелое, глухое, словно ночь
Пред новой бурей над могильной сенью.
   (Словно не находя места, выходит на балкон.)
Жить скучно, но и помереть ведь страшно.
Помимо мук последних на исходе…
Что ждет за гробом нас? Никто не знает,
Да, кроме снов и басен невеселых.
Что жизнь и смерть? Да есть ли в них-то смысл?
Мне разум дан природой или Богом
Зачем? С какою целью? Совершенства?
Мы видим смысл лишь в красоте и правде.
В неправде и уродстве смысла нет,
В их торжестве и проступает смерть,
Что побеждает жизнь — и нет спасенья?
И бьется в паутине человек —
У Бога-паука?! Ха-ха-ха!
   (Пошатывается и возвращается в комнату.)
Ну, вот я смехом чуть не захлебнулся.
Стемнело вдруг и тут же просияло
Чудесное видение над морем,
Как в "Похищении Европы", да,
Все в яви, я плыву, я этот бык,
Могучий и послушный красоте
В девичьем облике мечты предвечной.

Детские голоса: "Папа! Папа! Он мертв. Он умер!"


Кого хоронят там? Уж не меня ли?
Иль птичку-неразлучницу, что то же.
Прости-прощай! Уж верно, срок подходит.

Ослепительный вечерний свет из-под нависших туч заливает мастерскую художника, с проступающими отовсюду его картинами, как на посмертной выставке, где посетители — его персонажи, исчезающие, как тени.



ЭПИЛОГ


        Х о р  у ч е н и к о в
Среди картин эпохи Возрожденья,
Всесилья жизни, блеска красоты
Серов, столь сдержанный, в порыве вдохновенья
Воскликнул, осознав художества мечты:

Еще от автора Петр Киле
Восхождение

В основе романа «Восхождение» лежит легенда о русском художнике и путешественнике начала XX века Аристее Навротском, в судьбе которого якобы приняла участие Фея из Страны Света (это, возможно, и есть Шамбала), и он обрел дар творить саму жизнь из света, воскрешать человека, а его спутником во всевозможных странствиях оказывается юный поэт, вообразивший себя Эротом (демоном, по определению Платона), которого в мире христианском принимают за Люцифера.


Солнце любви [Киноновелла]

Киноновелла – это сценарий, который уже при чтении воспринимаются как фильм, который снят или будет снят, при этом читатель невольно играет роль режиссера, оператора или художника. В киноновелле «Солнце любви» впервые воссоздана тайна смуглой леди сонетов Шекспира. (Сонеты Шекспира в переводе С.Маршака.)


Сказки Золотого века

В основе романа "Сказки Золотого века" - жизнь Лермонтова, мгновенная и яркая, как вспышка молнии, она воспроизводится в поэтике классической прозы всех времен и народов, с вплетением стихов в повествование, что может быть всего лишь формальным приемом, если бы не герой, который мыслит не иначе, как стихами, именно через них он сам явится перед нами, как в жизни, им же пророчески угаданной и сотворенной. Поскольку в пределах  этого краткого исторического мгновенья мы видим Пушкина, Михаила Глинку, Карла Брюллова и императора Николая I, который вольно или невольно повлиял на судьбы первейших гениев поэзии, музыки и живописи, и они здесь явятся, с мелодиями романсов, впервые зазвучавших тогда, с балами и маскарадами, краски которых и поныне сияют на полотнах художника.


Солнце любви [Киноновеллы. Сборник]

Киноновеллы – это сценарии, которые уже при чтении воспринимаются как фильмы, какие сняты или будут сняты, при этом читатель невольно играет роль режиссера, оператора или художника. «Огни Москвы» - это мюзикл из современной жизни. «Дом в стиле модерн» - современная история, смыкающаяся с веком модерна. В «Кабаре «Бродячая собака» мы вовсе переносимся в началло XX века. В «Солнце любви» впервые воссоздана тайна смуглой леди сонетов Шекспира.


Сокровища женщин

Истории любви замечательных людей, знаменитых поэтов, художников и их творений, собранные в этом сборнике, как становится ясно, имеют одну основу, можно сказать, первопричину и источник, это женская красота во всех ее проявлениях, разумеется, что влечет, порождает любовь и вдохновение, порывы к творчеству и жизнетворчеству и что впервые здесь осознано как сокровища женщин.Это как россыпь жемчужин или цветов на весеннем лугу, или жемчужин поэзии и искусства, что и составляет внешнюю и внутреннюю среду обитания человеческого сообщества в череде столетий и тысячелетий.


Опыты по эстетике классических эпох

«ОПЫТЫ по эстетике классических эпох» - это эссеистика поэта и философа, основанная не столько на штудиях известных источников, а прежде всего на живом восприятии произведений искусства античности и эпохи Возрождения в странах Европы и Востока, словно автор провел в странствиях тысячелетия, наблюдая воочию величайшие эпохи в истории человечества, что можем проделать и мы, последовав за ним.