Телесные повреждения - [53]

У нас нечего было подстелить, даже «Клиникса»[4] не было. Поэтому пришлось обойтись старой майкой, валявшейся в багажнике, которой Гари протирал машину. Гари даже съязвил по этому поводу… Правда, когда он увидел кровь, то сразу посерьезнел, заверил меня, что все будет хорошо, и он обо мне позаботится. Он имел в виду нашу скорую женитьбу.

В тот вечер мне надо было идти на работу. Я работала три вечера в неделю и два дня, поэтому я попросила Гари подбросить меня домой, чтобы я могла переодеться. Сменив платье на рабочую одежду, я вышла на кухню приготовить себе что-нибудь поесть. В магазине я брала пиццу бесплатно, но в этот раз меня воротило от одного вида еды. Да и немудрено: достаточно разок своими глазами увидеть, что в нее кладут, в рот же потом ни за что не возьмешь. Боб по обыкновению торчал на кухне с сигаретой в зубах и расправлялся с пивом. Я давно догадывалась, что он живет на деньги моей матери, потому что Боб больше не работал в телекомпании.

Его чертовы кошки подбежали ко мне и начали тереться о мои ноги, видимо, решив, что я кусок сырого мяса или рыбы. Когда я впервые потекла, я стала пользоваться тампексом; однажды кошки выудили использованные тампоны из помойного ведра и носились по дому, а из пасти у них торчали нитки. Сначала Боб загордился, какие они охотники — он решил, что они поймали мышей, а то, что болтается — это хвосты, но когда до него дошло в чем дело, он сделался бешеный.

Я отшвырнула этих бестий со своих ног, а он сказал: «Прекрати, не смей». Я стала открывать банку куриного бульона с клецками, как будто ничего не произошло, чувствуя на себе его взгляд. И вдруг неожиданно меня обуял такой страх перед ним, какой я испытывала только в детстве.

Внезапно он поднялся, схватил меня за руку и рывком отбросил в сторону; он давно не пускал в ход ремень, не поднимал на меня руку, поэтому все происходящее было для меня полной неожиданностью. Я ударилась о холодильник, от толчка упала ваза, в которой мама держала перегоревшие лампочки. У нее была идея расписать их, сделать елочные украшения и продать, но у нее так и не дошли руки до этого. Впрочем, такая участь постигла все ее затеи. Разбились и лампочки, и ваза. Я ждала, что он сейчас меня ударит, но он не стал этого делать. Он обратил ко мне мерзкую улыбку, обнажив при этом гнилые нечищенные зубы с почерневшими от никотина краями. Что я всегда терпеть не могла, так это плохие зубы. Гаденько скалясь, он положил руку мне на грудь, говоря при этом, что мать придет не раньше шести. Меня охватил ужас, потому что я понимала — мне с ним не справиться.

Я закричала, стала звать на помощь, но в уличном шуме вряд ли меня кто услышал, к тому же люди слишком заняты своими собственными проблемами. Я дотянулась до кухонного стола и схватила консервный нож, знаешь такой с зубчатым краем. Я изо всех сил всадила в Боба нож, и одновременно саданула коленом ему по яйцам. Крик снова раздался, но уже не мой. Он рухнул на пол, прямо на осколки лампочек и кошачью миску, я услышала звук разбитого стекла и пулей вылетела из дома. Меня совершенно не заботило, убила я его или нет.

На следующий день я позвонила матери и рассказала, почему не возвращаюсь домой. Она была вне себя от бешенства, но причиной его явилось поведение не Боба, а мое. И дело не в том, что мать усомнилась в моих словах, нет, она поверила моему рассказу, в этом-то вся и беда. Ты сама напросилась, кричала мне мать, ты вечно виляла перед ним задом, я еще удивляюсь, почему это не произошло раньше. Спустя какое-то время я пожалела, что посвятила мать в эту историю. У нее и так было мало радостей в жизни. А так, хоть Боб подарок тот еще, да и красавцем его назвать трудно, но, по крайней мере, мать хоть не одна. Ты не поверишь, но она подозревала, что я хочу увести у нее Боба. Она требовала, чтобы я извинилась перед ним за нанесенное увечье, но я не чувствовала за собой никакой вины.»

Между сном и пробуждением пролегла граница, которую Ренни было все тяжелее переступать. Сейчас ей грезилось, что она парит под потолком в абсолютно белой комнате, рядом мерно гудит кондиционер. Все вокруг видится резким и отчетливым, как сквозь увеличительное стекло. Она лежит на столе, покрытая зеленым покрывалом, вокруг нее двигаются какие-то фигуры в масках, все походит на спектакль, ей делают какую-то операцию, видимо сложную, один глубокий надрез — и они добрались до ее сердца. Чей-то кулак то сжимается, то разжимается, в нем пульсирует красный шар с кровью, это ее сердце. Возможно, ей спасают жизни, но никто не говорит, что они делают, Ренни не доверяет этим людям, она хочет получить назад свое сердце, но это ей не удается. Она выбирается из серых складок своей сети, как из норы, глаза засыпаны песком, ее слепит яркий свет. Ренни не понимает, где находится. Еще слишком рано. Ренни принимает душ, он приносит некоторое облегчение, одевается. Привычные действия несколько успокаивают ее.

Из-за этой коробки под кроватью Ренни совсем издергалась. С одной стороны, она не хочет упускать коробку из вида, с другой, взять ее с собой на завтрак выше ее сил. Она запирает комнату, почти уверенная в том, что как только она завернет за угол, случится что-то нехорошее.