Телесные повреждения - [17]

Она спрашивает себя, не превратилась ли она уже в одну из этих неприкаянных потерянных личностей, этих отчаявшихся, которым невыносима мысль о еще одной бессмысленной больничной процедуре, бледных и смертельно обессилевших, с облученными клетками, нездоровой кожей, выпадающими волосами. И она тоже кинется в эти мистические изыскания: экстракт из абрикосовых косточек, медитации при солнце и луне, кофейные клизмы в Колорадо, коктейли из капустного сока, надежда в бутылках; отдаст себя в руки тех, кто утверждает, что видит вибрацию, источаемую пальцами в форме ярких красных лучей. Исцеление верой. Когда она дойдет до того, что бы попробовать все? Она не хочет, чтобы ее считали сумасшедшей, но она и не хочет чтобы ее считали мертвой.

— Либо я живу, либо умираю, — сказала она Дэниэлу. — Пожалуйста, не поддавайтесь чувству, что вы обязаны от меня утаить правду. Что со мной?

— А что вы чувствуете? — спросил Дэниэл. Он погладил ее по руке. — Вы пока еще не умерли. Вы значительно живее многих.

Этого Ренни не достаточно. Она хочет какой-то определенности в ту или другую сторону, истинной правды. Тогда она будет знать, что ей делать дальше. Она не может жить в подвешенном состоянии, полужизнью. Она не может больше выносить неведенье.

Ренни идет в ванную, собираясь почистить зубы. В раковине сидит многоножка, не менее десяти дюймов длиной, кроваво-красная, у нее слишком много ног, и два изогнутых шипа сзади, или это ее перед? Она извивается вверх по скользкой фарфоровой раковине, падает обратно, извивается, падает. Выглядит ядовитой.

Ренни к этому не готова. Она не может ее раздавить, да и чем? И нечем ее обрызгать. Тварь слишком напоминает ей то, что ей снится в кошмарных снах: шрам на груди лопается, как испорченный фрукт, и оттуда выползает нечто подобное. Ренни идет в другую комнату и садится на кровать, стиснув руки, чтобы унять дрожь. Она ждет пять минут, затем заставляет себя вернуться в ванную. Тварь исчезла. Ренни гадает, откуда взялась многоножка: упала с потолка или вылезла из стока, и куда теперь делась? Вывалилась на пол в какую-нибудь трещину или обратно в сток? Ренни жалеет, что у нее нет под рукой немного морилки или тяжелой палки. Она пускает воду и оглядывается в поисках затычки. Которой нет.

В отеле есть гостиная, где можно днем попить чаю; она обставлена зелеными кожаными стульями, можно подумать, что их стянули из фойе отеля где-нибудь в районе Беллвилля в ранних пятидесятых. Ренни дожидается на одном из липких стульев, пока ей накроют столик в столовой. Она вновь опоздала на полчаса, и официантки не скрывают досады. В дополнение к стульям в гостиной стоит кофейный столик со стеклянным верхом и коваными железными ножками, на котором лежат номера «Тайма» и «Ньюс-уик» восьмимесячной давности, в вазе стоит поникший цветок весь в пятнах увядания, а с окон свешивается золотая мишура, оставшаяся, наверное, с Рождества, если и вообще когда-либо снимают.

Вчерашние скатерти убрали, и столы под ними оказались из серого пластика с узором из красных квадратиков. Вместо сложенных льняных салфеток теперь желтые бумажные. Ренни оглядывается в поисках Поля, но того нигде не видно. Тем не менее отель кажется более людным. В столовой стоит пожилая женщина, белая, с тонким лицом, она кидает по сторонам оживленные взгляды, завороженно (в немом восхищении) озираясь по сторонам, и семья индусов: жена, бабушка в сари и маленькие девочки в открытых сарафанах. По счастью Ренни сажают через стол от пожилой женщины, которая до омерзения напоминает канадку. Ей не хочется вести беседу о превратностях погоды. Три маленьких девочки, хихикая, маршируют по столовой под конвоем игриво понукающих их официанток, которые улыбаются им так, как никогда не улыбаются взрослым.

К пожилой женщине присоединяется еще одна, более пышная, но с такой же тугой прической. Прислушиваясь к ним и глядя как они заглядывают в маленькие книжечки, Ренни обнаруживает, что они не канадки, а немки: одни из той армии прилежных путешественников, которых теперь можно найти повсюду благодаря высокому курсу дойчмарки, даже в Торонто, голубоглазые, оживленные, систематизирующие мир. «Почему бы и нет? — думает Ренни. — Пришло их время».

Подходит наконец официантка, и Ренни заказывает йогурт и фрукты.

— Фруктов нет, — говорит официантка.

— Тогда я возьму йогурт, — говорит Ренни, которая чувствует потребность в какой-нибудь привычной микрофлоре.

— Йогурта нет, — говорит официантка.

— Тогда почему он есть в меню? — спрашивает Ренни.

Официантка глядит на нее, лицо неподвижно, но глаза суживаются, как будто она собирается улыбнуться.

— Всегда был, — отвечает она.

— А когда он появится опять? — спрашивает Ренни, не понимая почему все должно быть так сложно.

— На маслобойне внедряется новая технология, — поясняет официантка, как будто отвечая урок. — Правительственная программа. Маслобойня не производит йогурт. Для йогурта нужно порошковое молоко. Сухое молоко вне закона. Его нельзя купить. Йогуртовое производство сейчас прикрыли.

Ренни ощущает, что некоторые связки опущены. Но еще слишком рано, чтобы в это вникать.