Телеграмма Берия - [2]

Действительно, сам предмет геофизики требует глобального подхода, однако тогда это давалось нелегко. Ведь ученые и научное сотрудничество являлись как бы пробными частицами, которые вносили в поле политических сил, с тем, чтобы таким опытным путем определить их природу. Некоторые ученые думали, что их собственное поле способно изменить ход истории, однако на самом деле они были лишь индикаторами сил, а не их источником. В этом случае особенно велика роль наблюдательности и понимания, основанных как на личном вкладе самих ученых, так и на их участии в приоритетах, выработанных мировым научным сообществом как итог развития международных и междисциплинарных научных связей.

Именно сочетание этих качеств, когда знания и обаяние, смелость и риск сочетаются в одной личности, в значительной мере проявилось в феномене Леры Троицкой. Ее жизненный путь представляет для нашей страны особую ценность, когда нам на основе подобного опыта предстоит в современном мире определить свое место в науке, имеющей общее проблемное, инструментальное, а теперь и кадровое пространство.

С. П. Капица Николина гора 1 ноября 2011 года

ТЕЛЕГРАММА БЕРИЯ Мемуары В. А. Троицкой

Телеграмма Берия

В июне 1937 года, когда мне было 19 лет, во время весенней экзаменационной сессии в Ленинградском Университете, арестовали моего папу — Алексея Александровича Троицкого. Не будучи комсомолкой, я знала лишь понаслышке об участившихся исключениях из комсомола студентов, как членов семей арестованных врагов народа. Это никак не влияло на моё отношение к ним, странным образом не настораживало меня и не вызывало тревоги за судьбу нашей семьи.

Лишь с удивлением и возмущением я замечала, что порой волнами студенты откатывались от того или иного юноши или девушки. Конечно, все мы знали о «чёрных воронах» — крытых чёрных грузовиках, зловеще нарушавших ночную жизнь города.

Мои родители, несомненно, ощущали всю опасность происходившего в стране чудовищного произвола и террора.

Однако и мысли о возможности ареста моего папы — честного, мягкого и скромного по характеру человека у них, по-видимому, не возникало. Поэтому никаких приготовлений к такому происшествию, как случалось в других домах и в других случаях, не было.

Тем не менее, оглядываясь назад, вспоминая об убийстве Сергея Мироновича Кирова (как выяснилось позднее, убийство было совершено по указанию Сталина — его приспешниками), в аппарате которого в Смольном работал папа, трудно представить себе сейчас, как могли они не предчувствовать, какая ему грозит опасность.

Так или иначе, я продолжала свою трудовую, весёлую, спортивную и в значительной мере легкомысленную жизнь. С какой-то непонятной лёгкостью я сдавала зачёты и экзамены, участвовала в городских спортивных соревнованиях высших учебных заведений. После успешно сданных экзаменов большой компанией мы нередко гуляли белые ночи напролёт по прекрасным набережным Ленинграда.

Жили мы в самом начале Кировского (ныне и до революции Каменноостровского) проспекта, рядом с прелестным парком, впечатляющим памятником «Стерегущему»[1], знаменитой мечетью, бывшим особняком прима-балерины Кшесинской, вблизи Невы и самой Петропавловской крепости.

В страшную ночь папиного ареста я легла спать довольно рано, имея в виду встать засветло, чтобы быстро просмотреть ещё раз конспекты, так как на следующий день у меня был экзамен по физике. Этот экзамен нужно было сдавать нелюбимому нами за крайнюю сухость и формальность лекций С. Павлову (брату знаменитого биолога Ивана Павлова[2]).

Однако ночью я проснулась от шума, сопровождавшего входивших бесцеремонно в мою комнату военных. За ними растерянно шли папа и мама, а в прихожей маячили дворник с женой. Как я поняла позднее, они были понятыми при аресте.

Папа вёл себя очень тихо, и только время от времени с недоумением повторял: «Это ошибка, это ошибка…».

У людей, которые пришли арестовывать папу, были большие мешки, куда они складывали практически без разбора почти все наши книги.

С удивлением я заметила, что в мешки летели и мои французские книжки и журналы, которые мне когда-то подарила моя французская гувернантка — мадемуазель Филибер.

Некоторые книги по искусству, истории, литературе были очень редкого издания, собирались с любовью моим папой в течение всех лет моего сознательного существования, и мне было их очень жаль.

Мучительно было наблюдать, как папу каждый раз передёргивало, когда очередная книга с возмутительной небрежностью забрасывалась в грязный мешок.

Нелепость же конфискации серии детских книжек «Мадам де Сегюр» и дореволюционных выпусков «Мон Журналь» возмутила меня своей глупой беспощадностью. На все мои попытки объяснить вторгшимся к нам людям, что они конфискуют книги для детей, следовала грубая реакция.

Мне было больно смотреть на моих растерявшихся родителей, пытавшихся остановить мои пререкания с этими невежами.

Я ушла в другую комнату, где стоял рояль, и открыла окно. Июньская ночь была светла, а в нашем дворе было тихо и безлюдно. Я ощущала, что происходит что-то чудовищно несправедливое, что родители, всегда бывшие для меня опорой и примером, внезапно низведены грубыми извергами в беспомощных, бессильных, неспособных сопротивляться людей.