Телега жизни - [16]

Дорогая, с каким снегопадом

я тебя отпустил в белизну

в синем, синеньком, синеватом

том пальтишке – одну, о одну?

Твоего я не выследил следа

и не выгадал выгоды нам —

я следил расстилание снега,

его склонность к лиловым тонам.

Как подумаю – радуг неровность,

гром небесный, и звезды, и дым —

о, какая нависла огромность

над печальным сердечком твоим.

Но с тех пор, властью всех твоих качеств,

снег целует и губит меня.

О запинок, улыбок, чудачеств

снегопад среди белого дня!

Ты меня не утешишь свободой,

и в великом терпенье любви

всею белой и синей природой

ты ложишься на плечи мои.

Как снежит… И стою я под снегом

на мосту, между двух фонарей,

как под плачем твоим, как под смехом,

как под вечной заботой твоей.

Все играешь, метелишь, хлопочешь.

Сжалься же, наконец, надо мной —

как-нибудь, как угодно, как хочешь,

только дай разминуться с зимой.

Ночь перед выступлением

Истекает последняя ночь.

Без единой помарки обмана

неподкупно белеет бумага,

и тому, кому этого мало,

я ничем не умею помочь.

Распадаются лоб и рука,

и, уже не сокрыто ладонью,

обнажилось лицо старика,

а вчера я была молодою.

Мне поклоны последние класть

не пора ли? Погашены свечи.

На сегодня назначена казнь

расторжения горла и речи.

Но возможно ль? одной и при всех

быть раструбом огромного звука,

это действо нагое, как смерть,

безобразно, как всякая мука.

О родимый палач, книгочей,

для чего мою душу неволишь?

Отстрани любопытство очей

от того, что мое и мое лишь.

Соглашаюсь остаться в красе

осмеянья, провала и краха,

но не дай мне запеть на костре.

Дай заплакать от боли и страха.

Отреклась бы! Да поздно уже.

С хрустом жил выгибаю я шею.

Этот голос, что равен душе,

про запас я беречь не умею.

Прежней жизни последний глоток

расточаю! Мне это не внове.

Голос мой, как убитый цветок,

как замаранный кровью платок,

я сама тебя брошу под ноги,

и, когда опустеет помост,

стану вздохом, кристаллом тумана

и билетом в трущобе кармана,

и тому, кому этого мало,

я ничем не умею помочь.

«Прохожий, мальчик, что ты? Мимо…»

Б.М.

Прохожий, мальчик, что ты? Мимо

иди и не смотри мне вслед.

Мной тот любим, кем я любима!

К тому же знай: мне много лет.

Зрачков горячую угрюмость

вперять в меня повремени:

то смех любви, сверкнув, как юность,

позолотил черты мои.

Иду… февраль прохладой лечит

жар щёк… и снегу намело

так много… и нескромно блещет

красой любви лицо мое.

1974

Лев Лосев 1937–2009

«Жизнь подносила огромные дули…»

Жизнь подносила огромные дули

с наваром.

Вот ты доехал до Ultima Thule

со своим самоваром.

Щепочки, точечки, всё торопливое

(взятое в скобку) —

всё, выясняется, здесь пригодится на топливо

или растопку.

Сизо-прозрачный, приятный, отеческий

вьётся.

Льётся горячее, очень горячее

льётся.

Сергей Гандлевский 1952

«Самосуд неожиданной зрелости…»

Самосуд неожиданной зрелости,

Это зрелище средней руки

Лишено общепризнанной прелести —

Выйти на берег тихой реки,

Рефлектируя в рифму. Молчание

Речь мою караулит давно.

Бархударов, Крючков и компания,

Разве это нам свыше дано!

Есть обычай у русской поэзии

С отвращением бить зеркала

Или прятать кухонное лезвие

В ящик письменного стола.

Дядя в шляпе, испачканной голубем,

Отразился в трофейном трюмо.

Не мори меня творческим голодом,

Так оно получилось само.

Было вроде кораблика, ялика,

Воробья на пустом гамаке.

Это облако? Нет, это яблоко.

Это азбука в женской руке.

Это азбучной нежности навыки,

Скрип уключин по дачным прудам.

Лижет ссадину, просится на руки —

Я тебя никому не отдам!

Стало барщиной, ревностью, мукою,

Расплескался по капле мотив.

Всухомятку мычу и мяукаю,

Пятернями башку обхватив.

Для чего мне досталась в наследие

Чья-то маска с двусмысленным ртом,

Одноактовой жизни трагедия,

Диалог резонера с шутом?

Для чего, моя музыка зыбкая,

Объясни мне, когда я умру,

Ты сидела с недоброй улыбкою

На одном бесконечном пиру

И морочила сонного отрока,

Скатерть праздничную теребя?

Это яблоко? Нет, это облако.

И пощады не жду от тебя.

1982

Катя Капович 1960

«Много времени жизнь не займёт…»

Много времени жизнь не займёт,

только что-то поставит на вид,

только юность червонец займет,

в приоткрытую дверь проскользит.

Вниз по лестнице в уличный снег

мимо мусорных баков в кустах

молодой, молодой человек,

прочитавший и «Крым», и «Гулаг».

Ножкой топ и по матушке —…[4].

через два института – а чтоб,

через дней перетертый подзол,

через парк, где торчит дискобол.

Через две проходные и двор,

через синий дежурный контроль,

через осени красный ковер,

просыхающий твой алкоголь.

Через это мы тоже прошли —

и «Что делать» и «Кто виноват?».

Октябри, ноябри, феврали,

в луже палые листья лежат.

Инна Кабыш 1963

«Было всё, одной лишь смерти кроме…»

Было всё, одной лишь смерти кроме.

На полях сраженья моего

столько слез я пролила и крови,

что теперь хочу лишь одного:

пусть ничто не повторится снова.

И, не накопивши в сердце зла,

говорю спокойно и сурово:

Слава Богу, молодость прошла…

Дмитрий Быков 1967

«Если б молодость знала и старость могла…»

Если б молодость знала и старость могла —

Но не знает, не может; унынье и мгла,

Ибо знать – означает не мочь в переводе.

Я и сам ещё что-то могу потому,

Что не знаю всего о себе, о народе

И свою неуместность нескоро пойму.

Невозможно по карте представить маршрут,

Где направо затопчут, налево сожрут.