Телец для Венеры - [60]

– Хорошо, Летти. Если я причинил вред, то не дадите ли вы мне возможность все исправить? – Он умолк, не смея снова упоминать о деньгах и заботе.

– Что вы станете делать, Летти? Вы не хотите больше видеть вашу тетю, Плант мертв, а я буду далеко. Вы остаетесь совсем одна.

– Как-нибудь устроюсь, – ответила Летти.

– Устраивалась же я раньше. Я не вернусь к тете и не поеду с вами, даже если вы всю ночь будете стоять здесь и просить меня об этом.

Она повернулась и, опустив голову, неуверенно шагнула к двери. Хамфри чувствовал, что все его существо стремится к ней. Быстро подойдя к девушке, он взял ее за руку, вновь ощущая трогательную хрупкость миниатюрных пальцев и ладони.

– Вы ненавидите меня, Летти, но должны помнить, что всеми моими поступками руководила любовь к вам. Я по-прежнему вас люблю и буду любить до конца своих дней.

Она вырвала руку и смерила его взглядом, длившимся, казалось, целую вечность. В ее глазах, помимо ненависти и презрения, застыло такое отчаяние, что Хамфри сжался и попятился.

– Любовь! – произнесла Летти.

– Вы сами не знаете, о чем говорите.

Глава 23

Хамфри не помнил, как вышел из коттеджа и шагал по дорожке, но вскоре он беспомощно привалился к двуколке, зная, что у него не хватит сил влезть на сиденье, но это не имело для него никакого значения. Нет смысла ехать в Лондон – он все равно умрет, так почему бы не сделать это здесь. – Старый доктор Коппард с трудом слез на землю.

– В чем дело, Хамфри? Тебе хуже?

– Я не могу даже влезть в двуколку, сэр, – ответил Хамфри.

– Чепуха, – заявил старик, в тысячный раз думая о взаимосвязи души и тела. Состояние Хамфри означало, что девушка отказалась с ним ехать.

– Она никуда не поедет, – подтвердил предположения старого доктора Хамфри, – а мне остается только умереть. Лучше отправляйтесь домой, сэр, и не беспокойтесь обо мне.

– Если ты не хочешь, Хамфри, чтобы я надорвался, втаскивая тебя в двуколку, сделай усилие и влезь туда сам.

Он взял своего ученика под мышки и подтолкнул его. Хамфри, уцепившись руками за крыло повозки, подтянулся, призывая на помощь все оставшиеся силы, пыхтя, вскарабкался на сиденье. Доктор Коппард занял место рядом и взял Хамфри за руку, проверяя его пульс.

– Глотни-ка вот этого, – сказал он, отвинчивая крышку с фляги.

Когда Хамфри выпил, он вернул флягу на прежнее место, расправил плед и взял одной рукой поводья, но не стал трогать лошадь, а сидел, задумчиво поглаживая подбородок другой рукой. Приглядись Хамфри повнимательнее, он бы увидел, что добродушное лицо старика приобрело выражение упрямой решимости.

– Послушай, Хамфри, если у тебя нет возражений, я попытаюсь рискнуть. Я прожил в Бери сорок лет, и мое слово, в случае нужды, будет кое-что значить… Ты сейчас не в состоянии путешествовать. Я отвезу тебя домой и уложу в постель, а в случае чего поклянусь, что ты провел со мной весь вечер. Даже если кто-нибудь скажет, будто видел и узнал тебя, я заявлю, что это ошибка, и пусть он попробует доказать обратное. Я запаниковал, поэтому сразу не принял такое решение, думал только о бегстве и теперь проклинаю себя за это. Что скажешь о моем плане, Хамфри?

– Вы ставите себя в опасное положение, сэр. Что до меня… Мне все равно. Я такого натворил, что лучше бы мне умереть. Но прежде чем принимать решение, вы должны знать…

– Теперь было необходимо назвать имя, и он произнес его с трудом, как обычно произносят имена мертвых:

– Летти сказала, сэр, что миссис Роуэн выдала Дрисколла. Она могла упомянуть и мое имя.

– Она знала, что ты на него работаешь? – Старик говорил таким же спокойным, бесстрастным голосом, каким спрашивал у пациентов: «Здесь болит, когда я нажимаю? А здесь?»

– Я никогда ей не говорил, но мог сказать Дрисколл.

– Нам придется рискнуть. Ее слово будет против моего, а к кому, по-твоему, скорее прислушается магистрат и вообще любой здравомыслящий человек?

– Кто знает, но я предпочел бы, чтобы вы не рисковали вашей репутацией, сэр. Я того не стою. Лучше бы мне умереть, тем более что жить теперь незачем.

Доктор Коппард молча тронул лошадь с места. Двуколка покатилась в сторону Бери. Старик ехал медленно, стараясь избавить пассажира от тряски, раз уж время перестало играть столь важную роль. По пути он пытался придумать философскую сентенцию, которая могла бы укрепить сломленный дух Хамфри, и представлял опасности, с которыми придется столкнуться в ближайшем будущем. Целительная фраза ускользала от него, а он был достаточно тактичен, чтобы не заменять ее банальностями. Планы на будущее вырисовывались более-менее ясно, и ему хотелось обсудить их с Хамфри. Но тон, которым его молодой спутник произнес «жить теперь незачем», делал дискуссию о его безопасности попросту оскорбительной, поэтому старик ехал молча. Было все еще темно, но сама темнота несколько изменилась. Близился рассвет. Все чаще появлялись признаки пробуждения: крик петуха, свет в окне, скрип колодца.

Хамфри привалился здоровым плечом к спинке сиденья, ощущая невероятную слабость в руках и ногах. Снова и снова он перебирал в уме историю своих отношений с Летти, от первого разговора в гостиничном дворе в Ньюмаркете до полного ненависти и отчаяния взгляда и крика девушки. Вспоминая каждый эпизод, он мучительно искал свои ошибки и пришел к заключению, что до последней сцены с миссис Роуэн ему не в чем себя упрекнуть. И даже его опрометчивая угроза выглядела необходимой: как еще он мог обеспечить безопасность Летти. Казалось, он все время действовал по принуждению, словно ему было предназначено судьбой сражаться с миссис Роуэн и оказаться побежденным ею. Мысль о двух собаках, дерущихся из-за кости, снова пришла ему в голову. Она оказалась правильной, ибо в процессе борьбы они погубили Летти. Миссис Роуэн лишила девушку простого человеческого счастья, а Хамфри удержал ее от недостойной, но потенциально счастливой жизни в кафе. Оба они были поглощены войной, не замечая, что Летти не принадлежит никому из них – она посвятила себя Планту, который не принимал ее всерьез. Поэтому теперь ей было незачем жить. Фактически Летти постигла одинаковая с Хамфри судьба – оба они оказались в полном одиночестве.