«Тексты смерти» русского рока - [9]
Смерть.
В первую очередь, в этой семе надо отметить мотив предощущения героем собственной смерти вплоть до описания похорон: «Я знаю, зачем иду по земле, / Мне будет легко улетать. // Без трех минут — бал восковых фигур. / Без четверти — смерть» («Все от винта!», 23); «Я слышу звон. На том стою. А там, глядишь — и лягу. / Бог даст — на том и лягу» («Случай в Сибири», 41); «Там, наверху, счетчик стучит все чаще. / Там, наверху, скоро составят счет» («Новый год», 65); «Средь шумного бала шуты умирают от скуки / Под хохот придворных лакеев и вздох палача. // Лошадка лениво плетется по краю сугроба. / Сегодня молчат бубенцы моего колпака. / Мне тесно в уютной коробке отдельного гроба <…> Я красным вином написал заявление смерти» («Похороны шута», 87–88); «Хоть смерть меня смерь, / Да хоть держись меня жизнь <…> Не держись, моя жизнь, / Смертью после измеришь. / И я пропаду ни за грош» («Когда мы вдвоем», 109–110); практически все стихотворение «На жизнь поэтов».
В этом же аспекте предощущения смерти в стихах возникает традиционная погребально-кладбищенская символика: «Траурные ленты» («Лихо», 9); «Легче, чем пух, камень плиты. / Брось на нее цветы <…> Зря ты спросил, кто сюда лег. / Здесь похоронен ты» («Минута молчания», 77).
Сема смерть реализуется в мотиве вечного сна: «Но я боюсь сна из тех, что на все времена <…> да скоро ли сам усну, / Отлив себе шлем из синего льда?» («Спроси, звезда», 25);
Смерть понимается как явление неизбежное: «Стань живым — доживешь до смерти» («В чистом поле — дожди», 39).
Противник героя, ведущий его к смерти — время: «Мы льем свое больное семя / На лезвие того ножа, / Которым нас срезает время, / Когда снимает урожай» («Мы льем свое больное семя…», 69).
Встречается и редукция семы смерть с актуализацией противоположной семы жизнь: «И хотел я жить, и умирал — да сослепу, со страху <…> да я сумел бы выжить / Если бы не было такой простой работы — жить <…> Ведь тебя посеяли, чтоб ты пригодился / Ведь совсем неважно, от чего помрешь, / Ведь куда важнее, для чего родился» («Как ветра осенние», 100).
Сема смерть воплощается в мотиве любви, что придает ей еще больший трагизм: «Хочу каждый день умирать у тебя на руках. // Мне нужно хоть раз умереть у тебя на руках» («Поезд», 85); «Когда мы вместе — нам не страшно умирать. / Когда мы врозь — мне страшно жить» («Когда мы вместе»,101). В этом же ключе жизнь понимается как игра: «Жизнь — веселая игра. / А игра прекрасна!» («Вишня», 105).
Таким образом, сема смерть реализуется в поэзии Башлачева на различных уровнях и в разнообразных значениях (традиционная погребальная эмблематика; сон; неизбежность смерти; исход любви). И почти всегда — через предощущение собственной гибели.
Самоубийство (данная сема может быть рассмотрена как частный мотив внутри семы смерть, но мы решили выделить ее в отдельную группу).
Интересно, что из всех существующих способов самоубийств, наиболее частотным в стихах Башлачева является повешение, что может указывать на декларацию и есенинского «текста смерти», и традиционного в представлениях о русском менталитете способа ухода: «А на них водовоз Грибоедов, / Улыбаясь, глядел из петли» («Грибоедовский вальс», 57); «А мне от тоски хоть рядись в петлю» («Песенка на лесенке», 61); «Пели до петли» («Вечный пост», 32); «И я повис на телефонном шнуре. / Смотрите, сегодня петля на плечах палача» («Поезд», 85); «перемается, перебесится, / перебесится и повесится …» («Егоркина былина», 96) [вариант первой редакции: «перебесится и, Бог даст, не повесится…» (183)]; «Пусть на этой ленте рубли повесятся» («Тепло, беспокойно и сыро…», 144).
Однако встречаются и другие способы: «Мечтал застрелиться при всех из Царь-пушки» («Верка, Надька и Любка», 43); «Хочется стать взрывчатою хлопушкой / И расстрелять всех залпами конфетти!» («Новый год», 65); «Что, к реке торопимся, братцы? / Стопудовый камень на шее. / Рановато, парни, купаться!» («Некому березу заломати», 18); «Мы вскроем вены торопливо / Надежной бритвою “Жилетт”» («Мы льем свое больное семя…», 70).
