В отличие от Германа, герой «Приглашения на казнь» Цинциннат, вопреки всему окружающему, не только осознал существование Творца, но во имя этого безымянного бога-отца отрекся от земной жизни. Согласно теологической метафоре романа, «гностик» — это поэт, который во имя искусства отрекся от действительности. В своей исповеди Цинциннат не только признал примат творчества своего создателя, но и объяснился в трепетной любви к нему. За это автор поднял с плахи полуказненного героя, выдержавшего все испытания. За то, что Цинциннат доказал несостоятельность окружающей его действительности и смерти, автор отдал своему герою и долю своего авторского бессмертия.
Последний из «русских» романов Набокова — «Дар», который автор считал лучшим своим произведением,>{252} а критик Филд назвал «величайшим русским романом, созданным в нашем веке»,>{253} — является завершением процесса, в ходе которого постепенно возникало и росло осознание героем своего творца. Этот путь, ведущий от бессознательности Ильи Борисовича к подсознанию и «полусознанию» Германа и к сознанию Цинцинната, привел в конце «Дара» к полному тождеству сознаний Федора и Набокова. «Я и Отец — одно. <…> … Отец во Мне и Я в Нем» (Ин. 10: 30, 38). В этом единстве героя и автора, «внутреннего» и «внешнего» текста, сотворенного и творящего таится залог творческого бессмертия.
Когда ты из двух сотворишь одно, когда внутреннее сделаешь внешним, а внешнее — внутренним и верхнее — нижним, когда мужское и женское ты сделаешь одним, так что мужское не будет мужским, а женское не будет женским, когда на месте одного глаза будут два, и рука — на месте другой руки, а нога — на месте другой ноги, и образ — на месте другого образа, лишь тогда внидешь ты в Царство.>{254}
В этих апокрифических словах из «Евангелия от Фомы» заключается суть поэтического юродства Набокова в его последнем русском романе «Дар».
«Как бы то ни было, теперь все кончено: завещанное сокровище стоит на полке, у будущего на виду, а добытчик ушел туда, откуда, быть может кое-что долетает до слуха больших поэтов, пронзая наше бытие своей потусторонней свежестью — и придавая искусству как раз то таинственное, что составляет его невыделимый признак. Что ж, еще одна привычка нарушена, — своя привычка чужого бытия. Утешения нет, если поощрять чувство утраты личным воспоминанием о кратком, хрупком, тающем, как градина на подоконнике, человеческом образе. Обратимся к стихам».
(V, 590)
Так Владимир Набоков отозвался в 1939 году на смерть поэта Владислава Ходасевича. 2 июля 1977 года скончался автор процитированных строк. Его «завещанное сокровище стоит на полке, у будущего на виду».
Обратимся к книгам.
