Тексты-матрешки Владимира Набокова - [46]

Внутренний текст второй главы «Дара» — рассказ Федора о его отце-путешественнике, который не вернулся из экспедиции. В поисках отца Федор отправляется в воображаемое путешествие по Азии. Он идет по следам знаменитых путешественников: Пушкина, Пржевальского и Грумм-Гржимайло.^{235} В его рассказе описан маршрут, о котором мечтал когда-то сам Набоков. В 1918 году девятнадцатилетний Набоков собирался в экспедицию с Грумм-Гржимайло, но обстоятельства помешали этому предприятию. В каком-то смысле повествование героя — литературная компенсация несбывшейся мечты автора. Рассказ Федора, может быть, не очень удачен, но пройденный путь оказался полезным для молодого писателя. Повествовательный ритм «Путешествия в Арзрум» стал внутренним ритмом Федора, и образ Пушкина начал сливаться в его воображении с мыслями об отце. Глаз Федора обладает теперь меткой наблюдательностью, присущей путешественнику-натуралисту и необходимой художнику. Оба они должны с предельной точностью описывать впервые увиденное и пережитое, называть безымянно.^{236} В этом смысле «путешествие» Федора, вошедшее во вторую главу «Дара», имеет с авторским словом больше общего, чем может показаться на первый взгляд. В «Даре» под пристальным взглядом натуралиста описан редкостный представитель человеческого рода: homo scribens.

Переход к третьему произведению Федора происходит по законам истории русской литературы: «Расстояние от старого до нового жилья было примерно такое, как где-нибудь в России от Пушкинской — до улицы Гоголя» (IV, 327). От Пушкина идет прямой путь к Гоголю.^{237} Четвертую главу составляет гротескная биография Н. Г. Чернышевского. Федор построил эту biographie romancée (IV, 380) на жанровой парадоксальности. Его задача — совместить биографию и сочинительство, то есть, пользуясь словами Чернышевского, — «жизнь» (действительность) и «искусство». Результат — «биография-буфф», абсурдное житие абсурдного подвижника. Эта биография лишена такой фантастики, как у Гоголя или, скажем, у Достоевского, чей «Крокодил» был воспринят публикой как выпад против Чернышевского.^{238} Жизнеописание Чернышевского Федор основал на биографических фактах, излагаемых с учетом теоретических (философских и эстетических) взглядов самого Чернышевского. Но, вопреки документальному методу, результат, которого Федор достигает, фантастичен.^{239} Этого эффекта Федор добивается не столько подбором фактов (часто до крайности тривиальных), сколько их причудливым сопоставлением и толкованием. Это гротескное травести жизни и творчества Чернышевского следует традиции менипповой сатиры.

Мениппова сатира направлена не столько на людей как таковых, сколько на типы человеческого сознания. Педанты, начетчики, сумасброды, выскочки, виртуозы, энтузиасты, восторженные и некомпетентные профессионалы всех мастей — мениппова сатира интересуется их жизненными занятиями, а не их социальным поведением. Для менипповой сатиры человек — это рупор идей … Постоянной темой служит высмеивание philosophus gloriosus[17] <…> Романист рассматривает зло и глупость как социальную болезнь, а автор менипповой сатиры видит в них болезнь интеллекта, раздражающий педантизм, олицетворением и символом которого служит philosophus gloriosus … Мениппова сатира отличается от эпоса … поскольку она не сосредотачивается на подвигах героев, а свободно предается интеллектуальной игре воображения и насмешливому наблюдению, которое порождает карикатуру. Мениппова сатира отличается и от плутовского романа с его интересом к структуре современного общества. Сущность менипповой сатиры в том, что она навязывает нам при взгляде на мир единую интеллектуальную схему. Эта схема, организующая повествование, ломает общепринятую повествовательную логику. Возникает впечатление неадекватности текста, но это всего лишь неадекватность читателя, склонного судить такую сатиру с романоцентрических позиций.^{240}

Мениппова сатира представляет собой диалогический жанр.^{241} В ее основе лежит идейно-философский конфликт. В четвертой главе «Дара» развивается конфликт между эстетическими взглядами материалиста-прагматика Чернышевского и Федора — идеалиста, поклонника чистого искусства. Согласно диссертации Чернышевского об «Эстетических отношениях искусства к действительности»,

…прекрасное есть полное проявление общей идеи в индивидуальном явлении … Истинное определение прекрасного таково: «прекрасное есть жизнь» … Действительность не только живее, но и совершеннее фантазии. Образы фантазии — только бледная и почти всегда неудачная переделка действительности. Прекрасное в объективной действительности вполне прекрасно. Прекрасное в объективной действительности совершенно удовлетворяет человека … Создания искусства ниже прекрасного в действительности и с эстетической точки зрения.^{242}

Таковы, вкратце, главные умозаключения Чернышевского. «Единственно, впрочем, — допускает Чернышевский, — чем поэзия может стоять выше действительности, это украшение событий прибавкой эффектных аксессуаров и сопоставлением характера описываемых лиц с теми событиями, в которых они участвуют» (IV, 415). Вот этой погрешностью в логике эстетических воззрений Чернышевского и воспользовался Федор.