Теккерей в воспоминаниях современников - [133]

Сюжеты у него, как и характеры, лишены завершенности. Он начинает там, где начинает, без какого-либо на то основания, а кончать у него и вообще оснований нет. Он вырезает из жизни кусок, какой ему вздумается, и отправляет его господам Брэдбери и Эвансу. В "Ярмарке тщеславия" и в "Пенденнисе" персонажи расхаживают, как им заблагорассудится, и для заключения их можно собрать в любую минуту. "Ньюкомы" начинаются историей деда Клайва, а основания, по каким роман завершается раньше кончины его внуков, к искусству ни малейшего отношения не имеют. Но это, в сущности, технический недостаток, зато во всем, что касается воплощения, Теккерей являет нам такое мастерство, что кажется, будто он обладает тайной магией столь непринужденно достигает он совершенства, столь легка его рука. Повествование его напоминает пейзаж, который возникает под кистью великого художника словно по наитию, а не в результате сознательных усилий.

Романист, описывающий внешнюю жизнь людей, оказывается в невыгодном положении в том смысле, что он больше зависит от своего опыта, чем писатель, ставящий своей целью создание индивидуального характера. Как известно, поэт действительно способен силой фантазии и временным преувеличением неких слагаемых своей натуры создать характер, подобия которому никогда в жизни не наблюдал. Гете подтверждает это собственным примером. По его словам, в юности он рисовал характеры ему вовсе неизвестные, но правдивость их была подтверждена его наблюдениями в зрелые годы. Такое свидетельство тем более ценно и потому, что Гете, как никто другой, ценил наблюдательность, и потому, что тонкое умение наблюдать, несомненно, помогло ему взыскательно проверить точность описаний, которые, как он говорит, он почерпнул из глубин собственной натуры. Разумеется, даже допустив, что человек создает какой-то характер совершенно независимо от живых наблюдений, нельзя забывать, что ему все-таки требуется фон, чтобы показать этот характер, и чем шире его знания, тем лучше он может развить свою идею. Однако такому художнику все же нужно меньше, чем Теккерею или Филдингу. Эти двое полностью ограничены пределами своих наблюдений, а потому находятся в постоянной опасности повторить себя. Мистер Теккерей более поражает неистощимостью своей изобретательности в применении накопленных знаний, чем широтой охвата. Его плодовитость поражает даже еще больше, когда мы обращаемся к находящимся в его распоряжении ресурсам. Он стоит на несколько неопределенной полосе между аристократией и средними классами - это его излюбленная позиция - и, очевидно, ведет наблюдения из гостиных и столовых. За человечеством он следит из клубов и помещичьих домов, военных видел главным образом на полковых обедах, с юристами далеко не на короткой ноге, хотя и связан с Темплом, более или менее осведомлен в жизни художников и, разумеется, хорошо знает мир профессиональных литераторов, хотя и остерегается извлекать особую пользу из этого своего опыта. В провинциальной Англии, особенно в небольших городах, он не ощущает себя дома и мало знаком с чувствами и образом жизни низших классов. О столичных франтах ему известно исчерпывающе много, а знакомство его с лакеями чрезвычайно широко. Возможно, у него имеются в запасе еще кое-какие материалы, однако уже замечаются легкие признаки истощения его ресурсов. Карта местности нам уже достаточно знакома, и мы примерно представляем себе, где проходит пограничная ограда. Поразительным остается необыкновенное разнообразие ландшафтов внутри этой ограды.

Однако есть одно направление, где ресурсы мистера Теккерея с самого начала выглядели удивительно скудными. Очень любопытно, как мало зависит он от способности мыслить, как он ухитряется существовать только на самой поверхности вещей. Быть может, он столь тонко наблюдает нравы потому, что не пытается проникнуть глубже. Он никогда не ссылается на тот или иной принцип, никогда не проясняет пружину действий. В его книгах нельзя найти того, что принято называть идеями. В этом отношении Теккерей уступает Филдингу настолько же, насколько в других он, по нашему мнению, его превосходит. Читая Филдинга, убеждаешься, что он был мыслящим человеком, и его произведения опираются на множество мыслей, хотя они и не вторгаются в них прямо. Дефо неизменно вызывает представление о деятельном сильном интеллекте. Сила произведений Теккерея питается силой его чувств, ему присущи большой талант и энергичный ум, но не intellectus cogitabundus {Интеллект размышляющий (лат.).}. Прочтите его прелестные и красноречивые лекции о юмористах. Казалось бы, уж тут мысль должна бы дать знать о себе, но ее нет и в помине. Он просто излагает свои впечатления об этих людях, а когда он говорит об их характерах, можно лишь воздать почтительную хвалу чуткости человека, который столь тонко улавливает отличительные черты очень разных натур. Мы менее всего желали бы, чтобы лекции писались иначе; мы убеждены, что тихая задумчивость, с какой мистер Теккерей всматривается в этих людей, прикасается к ним, исследует их, гораздо поучительнее, чем любые хитроумные рассуждения о них, стоит много больше и способна создать куда более верное впечатление о том, какими они были на самом деле. Но столь же характерной чертой является и уклонение от мысли. Странно видеть на странице, где теккереевская оценка Стерна сопровождена заметкой Колриджа, столь близкое соседство прямо противоположных подходов к вопросу. Теккерей никогда не рассуждает, никогда не продвигается шаг за шагом от одного дедуктивного вывода к другому, но полагается на свою интуицию, взывает к свидетелю внутри нас, утверждает что-то и предоставляет этому утверждению воздействовать на читателя самостоятельно - либо оно убедит вас и вы с ним согласитесь, либо не убедит, и вы его отвергнете. Именно так провозглашались величайшие нравственные истины, - и, возможно, иначе их провозгласить вообще нельзя, - но ведь мистер Теккерей великих истин не провозглашает! В лучшем случае он обобщает некоторые свои наблюдения над обществом. Нет, он отнюдь не лишен определенной толики той квинтэссенции широкого знания людей, которая справедливо зовется мудростью, но она далеко не соответствует силе и проникновенности его восприятия. Он отдает немало места задумчиво прочувствованным рассуждениям о разных явлениях жизни. Однако все они, кроме тех, которые непосредственно посвящены чувствам, кажутся новыми и ценными только благодаря своей форме - было бы нетрудно перечислить главные его положения и пересчитать, как часто они встречаются. Он постоянно внушает нам, что "Книга пэров" - это отрава английского общества, что наши слуги выносят нам в людской беспощадные приговоры, что хорошее жалование, а не любовь делает няньку более усердной, что банкиры женятся на графских дочерях, и наоборот, что муки безответной страсти в могилу не сводят, что еще ни один человек, подводя итог своих долгов, ни разу не перечислил их все до единого. Список этот можно не продолжать. Однако какими банальными ни кажутся эти утверждения, если называть их подряд, сведя к самой сути, автор неизменно находит для каждого какое-то новое прелестное выражение или пример, так что они не приедаются. Чувства и симпатии - вот стихия мистера Теккерея. Они заменяют ему силу логики. Поэтому в женские характеры он проникает глубже, чем в мужские. Он еще ни разу не нарисовал - и не может нарисовать - мужчину с твердыми убеждениями или философским умом, и даже в женщинах его почти исключительно интересует интуитивная и эмоциональная сторона их натуры. Эта особенность придает произведениям мистера Теккерея некоторую худосочность и поверхностность. Нигде он не оставляет печати мыслителя. Даже его провидение более метко и тонко, чем глубоко. Однако искренность его симпатий делает его особенно чутким к тому, что прячется на пограничной полосе между сердечными привязанностями и интеллектом, где расположен край тщетных сожалений и трогательных воспоминаний, обманутых надежд и умягченной грусти, засеянное поле любви и смерти в каждой человеческой душе. Голос симпатий мистера Теккерея и нежен и мужественен, когда же писатель позволяет нам поверить, что он не смеется над собой, голос этот достоин звучать в святая святых сердца. Найдется ли в царстве литературы хоть что-нибудь более проникновенное, чем мысль упокоить разбитое сердце старого полковника Ньюкома в богадельне Серых Монахов?