Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху - [11]
Принимая всерьез комментарий Брамбо, можно сказать, что мы тоже живем в эпоху, когда безличная механизированная среда и поднимающаяся волна технологий экс-газа помогают подорвать авторитет разума и снова разжечь страсть к сверхъестественному и апокалиптические страхи. Имея в виду эти современные параллели, великий исследователь классической эпохи Э. Р. Доддс назвал последние века Римской империи «эпохой тревоги», ибо, по его мнению, систематизированная и механическая эффективность империи не могла больше сдерживать хаос, прорастающий изнутри душ своих членов и снаружи городских стен.
Когда авторитет греческого рационализма был полностью выработан, людей стали беспокоить вечные экзистенциальные вопросы: какова цель жизни, ценность тела, участь планеты, будущее цивилизации? Традиционные ответы казались закоснелыми, силы старых пророков и римской государственной религии иссякали перед лицом новых (или обновленных) религиозных сил, просачивающихся с окраин империи — астрологии, восточных культов, христианства, апокалиптических пророчеств. Александрия была эпицентром этого отчаянно роскошного периода религиозного изобретательства. Во времена Герона религиозный климат в городе мог поспорить с экуменическими сплавами, эклектическими гибридами и хилиастическими поп-культами нашего времени. Эллинистический неоплатонизм смешивался с египетской магией, христианство вербовало своих первых приверженцев, а языческие философы обменивались откровениями с еврейскими мистиками. Гностические слухи разносились повсюду, и даже кучка буддистских монахов бросила несколько дхарм в общий котел.
Но именно мистические культы таких богов, как Иси-да и Митра, побили все рекорды посещаемости своими обещаниями эзотерической информации и экстатического откровения. У этих культов было много такого, что заставило современных западных искателей истины обратиться к Востоку: экзотика, обещание духовного опыта вместо догмы и возможность религиозного обновления во времена культурного распада. Эта тяга к духовному опыту объединялась с почти родным эклектицизмом: гностик-еретик Карпократ, говорят, поклонялся изображениям Гомера, Пифагора, Платона, Аристотеля, Христа и св. Павла, а император Александр Север имел на своем личном алтаре статуи Авраама, Орфея, Христа и Аполлония Тианского. Доддс описывает тревоги этого духовного шведского стола так, что под этим подписались бы многие современные искатели истины: «Слишком много культов, слишком много философий, смыслов жизни: ты можешь выбрать из кучи одно религиозное страховое свидетельство или другое, но все равно не будешь чувствовать себя в безопасности»>10.
Внутри тепличной религиозной обстановки Александрии боги постоянно перемешивались и перековывались. Терракотовые фигурки того времени изображают египетских божеств в греческих тогах, да и сам могущественный покровитель Александрии — Серапис — был гибридом с момента основания города, сочетанием египетского бога-быка Аписа, Озириса, Зевса, Плутона и бога медицины Асклепия. Именно дух эклектики и рекомбинации в религии привел к слиянию греческого Гермеса и египетского бога Тота, ибисоголового «ипомнематографа», то есть божественного секретаря, который отвечал за две наиболее могущественные технологии Египта: магию и иероглифическое письмо. Из этого сочетания и появился Гермес Трисмегист.
В отличие как от Тота, так и от Гермеса, Трисмегист считался не «обычным» богом, а человеческим существом, человеком великой мудрости, который жил во времена Золотого века человеческой истории. Помимо обладания священным знанием, Трисмегист выступал как культурный герой, разновидность египетского Прометея. Гекатей из Абдер считал его изобретателем письма, музыки и игр, в то время как Артапан настаивал на том, что Трисмегист обучил египтян изготовлению водяных насосов и боевых машин, а также тому, как поднимать камни при помощи кранов. В «Пикатриксе», средневековой арабской рукописи, которая содержала массу оккультного сумбура, мы обнаруживаем великолепное описание Трисмегиста, которое задевает в нас настолько знакомые струны, что мы процитируем его здесь:
Гермес был первым, кто расположил изображения по их значениям, и из них он узнал, как удержать Нил от влияния Луны. Этот человек также построил храм, посвященный Солнцу, и он узнал, как укрыть себя от всех так, чтобы никто не смог увидеть его, хотя он был среди людей. Именно он также на востоке Египта воздвиг Город двенадцати миль в поперечнике, в котором он построил замок, имевший четверо врат — по одним в каждой из четырех своих частей. В восточных вратах он поместил фигуру Орла; в западных—Быка; в южных вратах — Льва, и в северных вратах он поставил фигуру Пса. В эти статуи он пригласил обитать духов, которые разговаривали голосами, и никто не мог войти в ворота Города без их разрешения… По периметру Города он поместил выгравированные изображения и расположил их таким образом, что благодаря им горожане сделались добродетельными и были избавлены от всякой слабости и вреда.>11
Столь многое, свойственное XX веку, предвосхищено в этом описании. Для современного технократического государства нет символа более воодушевляющего, чем регуляция и эксплуатация рек. Здесь Трисмегист достигает своей цели, но не при помощи грубой машинной силы, а посредством символической технологии: магических изображений, которые управляют невидимыми течениями космических сил. Но технологии Трисмегиста имеют отношение не только к магии, а еще и к утопии. Сама разумность, с которой они сделаны и размещены, вселяет доброту в жителей города, одновременно защищая их от темных человеческих страстей.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».
Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».
В статье анализируется феномен коллективного сексуального насилия, ярко проявившийся за последние несколько лет в Германии в связи наплывом беженцев и мигрантов. В поисках объяснения этого феномена как экспорта гендеризованных форм насилия автор исследует его истоки в форме вторичного анализа данных мониторинга, отслеживая эскалацию и разрывы в практике применения сексуализированного насилия, сопряженного с политической борьбой во время двух египетских революций. Интерсекциональность гендера, этничности, социальных проблем и кризиса власти, рассмотренные в ряде исследований в режиме мониторинга, свидетельствуют о привнесении политических значений в сексуализированное насилие или об инструментализации сексуального насилия политическими силами в борьбе за власть.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.