Техноэкономика. Кому и зачем нужен блокчейн - [9]

Всякий Brave New World в своих ранних проявлениях дает дожившим больше оснований для пессимизма, чем для оптимизма. Дюркгейм надломился и умер, когда свободные граждане будущего Евросоюза, построившись свиньёй, принялись четыре года кряду перемалывать себя в фарш. Бердяев дожил до российской материализации того типа социума, что в пятитомной энциклопедии Липсета корректно именуется «коммунитаризмом». Он насмотрелся.

Давайте перекуём скальпели на компасы и поищем иных исторических ориентиров помимо гнева и пристрастия.

(См. полный текст: http://yk1.ru/publications).

Всякий новый уклад в ранних проявлениях ужасает. Это ровным счетом ничего не говорит о том, является ли он рецидивом далекого прошлого или проблеском прогрессивного будущего. Это говорит лишь о том, что мы там не прописаны («Алиса там не живет» – то ли уже, то ли еще). И потому этот страшный, чуждый нам мир говорит нашими устами более о нас, чем о себе.

Наконец, вспомню грубо упрощенную картинку из лекции для студентов первого курса Высшей школы экономики – тоже десятилетней давности.

Метакорпорации в архаической оболочке

Возвращаясь к вопросу о массовом прорыве идеократических и корпоративных субъектов в современное общество между первой и второй мировыми войнами, можно сказать: с этой же точки зрения следует рассматривать и постоянные попытки публицистов учинить нравственный суд над большевизмом, фашизмом, германским нацизмом или японским милитаризмом. Это была первая манифестация, революционный десант целого ряда структур далекого будущего, которые попали в неподготовленное к ним общество и были использованы для манипулирования непросветленными массами. Эти структуры оказались в руках людей, либо просто невменяемых, не осознающих, с чем они имеют дело, либо богооставленных, лишенных дара причастности к трансцендентным инвариантам. Никому не возбраняется высказывать личное и групповое мнение об этих людях. Однако сами по себе формы деятельности и социальные структуры не бывают ни плохими, ни хорошими. Анекдотично выглядела бы попытка римского Сената осудить грядущий феодализм – хотя приход последнего вылился в целую эпоху массового одичания и социальных катастроф.

Если к дикарям попадают автоматы АКМ, они, естественно, могут пойти охотиться и настрелять дичи для голодающего племени, но могут и свергнуть вождя, перебив множество соплеменников. Но действует тут дикарь, а не автомат. Более интересен вопрос о том, каким образом автомат оказывается в обществе, в котором ему вроде бы не место?

А вот другая, химическая аналогия. Предположим, у вас имеется один атом, который своими электронными оболочками нащупывает вокруг другие для того, чтобы выстроить целостную структуру; но тех, что надо, рядом нет, зато есть сходные, с той же валентностью. Допустим, нет брома, есть только другие галогены: фтор или хлор. Если заменить бром на хлор, то с точки зрения химии мы не сделаем ничего плохого, это совершенно сходные вещества. Только вот вместо успокоительного мы получим яд.

Нечто похожее происходит, когда новые структуры попадают в старый социум, в котором им не хватает социального материала для того, чтобы замкнуть свои связи в целостность. Например, отсутствует тип личности, необходимый в массовом количестве для работы в современных предпринимательских корпорациях. Тогда эти структуры начинают использовать архаические прообразы нужных компонент, и возникают жуткие монстры. Монструозностью такого рода, кстати, веет от всей утопической и части фантастической литературы: воображения авторов не хватает на целостный образ нового мира, и они насильственно впихивают одну-две любимых идеи в тело ветхого, совершенно к тому непригодного общества.

Автоцитата из лекции в Высшей школе экономики, 1997 г.

Когда мы рассматриваем современные общества, нужно понимать, что нас угораздило попасть в эпоху чудовищных монстров, где произошел прорыв обществ нового типа сквозь метаисторическую твердь. В каждом из нежданных гостей были десанты и плацдармы из очень далекого будущего, за неимением исторического материала дополнившие, достроившие себя «из того что было», из древних, примитивных, архаических укладов. Именно подобные подмены привели к кошмарам периода двух мировых войн и к нашей резкой эмоциональной реакции на эти архаико-футуристические прорывы.

Это утверждение применимо не только к нашей многострадальной стране, но и к Италии, Германии, Японии. Это в полной мере применимо и к рузвельтовской революции 1930-х – хотя по ряду причин в Соединенных Штатах она приобрела внешне куда более пристойные формы.

Собственно, всё предшествующее было затянувшимся вступлением, построенным на цитатах и автоцитатах. Теперь плавно переходим к краткому сообщению.

Итак, Шмиттер утверждает, что в 1974 году представители нескольких дисциплин из разных стран мира практически одновременно обратились к понятию «корпоратизм». Поэтому наша мода, как водится, слегка припоздала, конкретно – на 32 года. Тогда же, в 1970-х, было обнаружено, что этот проклятущий «корпоратизм» распространен во многих странах, о которых я уже сказал.