Тегле - [53]

— Что же, господин Кажегет, для меня это представляет интерес, — журналист присел на стул, глянул на Кондрахина.

— Здравствуйте, таинственный незнакомец. Меня зовут Владимир. Для удобства разговора назову-ка я Вас Юрием. Надо же как-то обращаться, без имени и беседа не такая получится. Не возражаете?

Против того, чтобы его называли Юрием, Юрий возражать не стал. Кажегет откланялся, но вместо него в палату зашел тихий круглолицый юноша, молча присел в углу, и принялся записывать беседу журналиста с подозреваемым. Делать было нечего, пришлось рассказывать Горшенину про тот Орел, который он знал на Земле.

— Скажите, Юра, а как Вы объясняете такое сходство двух миров? Ведь совпадает почти все: названия, язык, история до определенного момента…

— Я полагаю, до определенного момента существовал только один мир, а затем он был воспроизведен с некоторыми изменениями, после чего начал существовать самостоятельно. Но его история пошла другим путем. Мне кажется, разделение произошло в тринадцатом веке.

Владимир удовлетворенно кивнул, бешено строча в своем блокноте.

— Куликовская битва и на Земле была?

— Была, — подтвердил Юрий, — только у нас союз Литвы и Польши не превратился в мощное православное государство, надежно прикрытое с востока единоверцами, а стал слабым католическим образованием, которое позже разделили между собой соседи…

Затянувшуюся беседу оборвал врач, выгнавший из палаты посторонних. Он осмотрел Кондрахина, уделив особое внимание круглым кровоподтекам на местах прикрепления синих нитей. Здесь кожная чувствительность была существенно снижена. Пришедшая вскоре медсестра смазала кровоподтеки какой-то вонючей мазью и залепила пластырем. После обеда Юрия вновь навестил Кажегет Будук-Оол.

— Здравствуйте, господин Сталин, — масляная физиономия и елейный тон следователя не обманули Юрия. Будук-Оол готовил ему крупную подлость. Подлость эта в данный момент скрывалась за дверью, но в чем она состояла, Юрий прочесть в мыслях господина следователя не смог.

— Вольно, господин следователь городской полицейской управы. Можете садиться, — фамильярно показал рукой на стул Кондрахин.

Кажегет сел, открыл свой портфель, достал оттуда листок бумаги, протянул Юрию. Кондрахин взглянул на изображенный скупыми карандашными линиями овал лица, узнал себя, молча протянул листок обратно следователю.

— Некоторое время назад этого человека искала Коллегия Охраны Безопасности. Здесь искала, в Орле. Я отправил к ним запрос, они ответили, что изображенная на портрете персона их не интересует. Как Вы думаете, господин Сталин, какой я сделал для себя вывод?

— Наверное, они нашли человека, которого искали, и искать других, похожих, незачем? — предположил Юрий.

— В мою голову пришла иная мысль. Они нашли Вас, как-то использовали, и выбросили за ненадобностью. Может, поэтому Вы не в силах ничего вспомнить. Кто не помнит, тот не проговорится. Эта версия мне нравится куда больше, чем Ваши изощренные вымыслы. Да и в вымыслах правда просвечивает. Ваше НКВД с нашей Коллегией дюже схоже.

— В каждой стране есть своя контрразведка или тайная полиция, — пожал плечами Юрий, — я и не отрицаю, что вполне мог служить им. Но не помню ничего, что поделаешь.

Версия следователя показалась ему хорошим выходом из положения. Кажегет не дурак, он прекрасно понимает, что если его догадка верна, то никаких подтверждений ее истинности он не обнаружит. В таком случае он может только обратиться к помощи психиатра. Оставалось добиться от того признания здоровья Кондрахина, и следователь вынужден будет оставить беспамятного господина Сталина в покое.

Однако Юрий недооценил всей степени мерзости, на которую оказалась способна старая следовательская ищейка. Как только в его палату вошли три психиатра, он сразу понял, что его судьба предрешена. Старший из докторов, Александр Полуэктович Вайскройц, в черном сюртуке, кремовой жилетке и белой рубашке с достоинством внес в палату свою обрамленную аккуратно подстриженной бородой лысую голову. Следом за ним вошла Светлана Семеновна Поливко, дама с приятными округлостями, в некоторой степени упрятанными под светло-зеленым платьем. Последним оказался давешний тихий юноша, что записывал беседу Кондрахина с Горшениным.

Тогда Юрий не стал к нему приглядываться: ну, записывает его разговор человек следователя, и пусть пишет. Юноша к тому же мыслью не блистал, тупой секретарь, да и только. Сейчас же стало понятно, что это не просто писарь из полицейского управления — это врач-психиатр, член комиссии. Мыслей в голове юноши вовсе не было. Только, сунувшись в туман неразборчивых мыслишек Светланы Семеновны Юрий выяснил, что зовут юношу Олегом Сафиным.

Перед ним стояла ручная комиссия следователя Будук-Оола. За долгие годы работы следователь выбрал из всех докторов местной психической больницы именно этих: самоуверенных, упертых, недалеких. Вайскройц был грамотным доктором, но дураком. Случается в медицине и такое, и случается намного чаще, чем того хотелось бы страждущим врачебной помощи. Эрудиция Александра Полуэктовича позволяла ему составлять изящные заключения, к которым не подкопался бы и самый придирчивый профессор. Светлана Семеновна, дама с посредственными знаниями, считала заранее всех представленных ей следователем для обследования исследуемых здоровыми. Только в случае явного психоза или слабоумия соглашалась доктор Поливко, что здесь все же имеет место психическое расстройство.