Teen Spirit - [22]

Вошла Сандра: лицо напряженное, на виске бьется жилка. Я ее такой никогда не видел. Она улыбнулась через силу, села со мной рядом и стала как полоумная переключать программы. Мне хотелось наорать на нее, напомнить, что меня, между прочим, бросила женщина и что я вернулся с малоприятного свидания, а потому не обязательно срывать на мне свое дурное настроение. Она сглатывала слюну так, будто вот-вот подавится, я протянул ей свой джойнт, придал голосу жизнерадостности:

— Кто-то портит тебе кровь?

Из глаз у нее неожиданно хлынули слезы, слезы холодной ярости.

— Это был один тип с телевидения. Понимаешь, я работаю над серией передач, мне очень хочется их сделать, и платят хорошо… Мечта, короче. А этот гад там главный.

— Ну?

— Он разговаривает со мной как со шлюхой. Я не знаю даже, что ему отвечать, чувствую себя запутавшейся девчонкой. Я ненавижу себя за то, что хочу сделать эту работу, за то, что не послала его подальше, за то, что он ко мне клеится, что позволяет себе звонить мне в такое время и говорить, какие у меня красивые глаза и как в коротенькой рубашке я могу простудиться, я ненавижу себя, черт возьми, потому что я такое дерьмо…

— Ничего страшного не случилось, Сандра, ну подумаешь, не нашлась что ответить…

Но ее уже развезло. Я ее такой не знал. Я тогда впервые понял девиц, которые страдают от собственной доброты. Раньше я над этим смеялся, но теперь, поглядев на нее, просек, что тут и вправду мрак. Невозможно было ее утешить, отвлечь, объяснить, что ничего особенного не произошло. Она ревела не переставая, а разрядка не наступала. Она расковыривала рану и норовила, чтобы до кости.

— Ага, а если я ему отвечу, он сочтет меня дурой недотраханной, типа, юмора не понимаю… как будто я должна визжать от счастья, когда трехсоткилограммовая туша со свинячьим рылом называет меня «моя милая». Разве мужики готовы подставлять ему свою задницу? И если он скажет: «Ах, какая у тебя попочка!», они что, улыбаться будут? А когда он наконец въедет, что я под него не лягу, тогда как? Я же все наперед знаю: начнет рассказывать направо и налево, что я работаю непрофессионально, что мне того-то не хватает и то-то я не понимаю, в итоге меня выпрут, и я вынуждена буду помалкивать, потому что таковы правила игры, я должна все это кушать из-за того, что у меня есть сиськи… А я хочу сделать эту гребаную работу, потому что мне надо платить за то, се, пятое, десятое и мне все надоело…

Она зачем-то резко встала, стукнулась со всего маху ногой о стол, взвыла и плюхнулась обратно на диван вне себя от ярости:

— Я чувствую себя, блин, по уши в дерьме, я чувствую себя загнанной в угол… Кругом одна мерзость, я сама себе противна.

Ей было так плохо, реально, что я ощутил прилив симпатии к ней, она сделалась мне вроде как ближе, человечней, что ли. Оттого, что жизнь и ей тоже давалась нелегко, сбивала ее с толку и травила душу. Я начал догадываться, что Сандра, строившая из себя преуспевающую даму, внутри чувствовала себя не больно-то уверенно. А если так, то мы и в самом деле могли стать друзьями на равных, мне не нужно было искать, как принизить ее до моего уровня, как сорвать с нее маску, найти больное место и воткнуть туда нож. Я потер ей спину, как маленькой девочке, которая ушиблась:

— Сказала бы ему, что у тебя дружок — боксер, причем очень ревнивый.

— А почему я должна врать?

— Потому что ты работаешь в куче дерьма, Сандра. Дело не в том, хочет он тебя трахнуть или нет. Не он, так кто-нибудь еще унизил бы тебя каким-нибудь другим способом, не сомневайся. Ты работаешь в клоаке — естественно, ты облеплена дерьмом. А как иначе? Все мы по жизни вынуждены тащить на себе чужое дерьмо. Чего ради ты себе душу растравляешь, прокручиваешь это все по второму разу? Повесила трубку — и забей…

— Извини, конечно, но от тебя это особенно интересно слышать…

Она пощипывала себе мочку уха и чуть-чуть улыбалась, и, хотя она продолжала корчить кислую мину, я видел, что настроение у нее переменилось.

— Ну а у тебя что?

— Алиска идиотка. Соблазнительна, но идиотка.

— Одно другому не мешает.

— Наоборот даже. Я теперь по средам буду пасти малышку.

— Мамаша с девочкой ласкова?

— М-м… Знаешь, она из серии «я мать, но это не мешает мне быть женщиной». Дочь ей совершенно очевидно мешает. Конечно же, ее оправдывает то, что она очень молода.

— Матери бывают стервозны с дочерьми. Очень даже часто.

— Это ты в журналах вычитала?

— Они хотят мальчишек. Девочки им не так интересны. Ты не замечал? Женщины гордятся, что произвели на свет сына, как будто у них самих от этого маленький член вырастает. Сын — это их пропуск в мир действия, в запретную для них область… А дочка вроде как ничего тебе не добавляет, кроме того, что начинаешь чувствовать себя старухой, когда та подрастает и становится привлекательней тебя.

— Это все общие слова.

Между тем я прекрасно понимал, о чем она говорит. Знал, как матери восхищаются сыночками, когда те метелят друг друга, в мамашах от этого гордость пробуждается: «парень что надо!», сами науськивают отпрысков на грубость, счастливы, что такое породили, расправляют плечи, говоря об их половых гормонах, радуются, что дитятко их не слушается, — типа, это доказывает, что они настоящего мужика произвели. Каким тоном они произносят «мой сын», лопаясь от самодовольства! «Мы с сыном» — вот совершенный союз. Сыновья никогда не выступают против них, не бросают их, не пеняют, что матери стареют. Я во множестве семей наблюдал такую задвинутую любовь матери к сыну и тем яснее видел, что моей матери было начхать, девочка я, мальчик или щенок, все один черт: я мешал ей жить, и баста. Мальчишкой я любил подраться, но никто не замечал, что я с особым удовольствием лупил тех, кого мамочки прибегали забирать из школы, к кому мы ходили полдничать, у кого мамаши, кажется, только тем и занимались, что в ожидании драгоценного чада пекли ему пироги и зашивали курточки. Маменькиных сыночков я узнавал и во взрослых мужиках, чуял их и дожидался своего часа, чтобы накостылять им как следует, по стенке размазать. Они имели нечто, чего я был лишен, и от этого у меня развивался комплекс неполноценности. Мне хотелось, чтобы они исчезли. Но со временем список тех, кому надлежало исчезнуть, дабы я почувствовал себя лучше, разросся до такой степени, что осталось мне только смурнеть в одиночку.