Течет Сена - [9]

— Нужно всегда иметь сардины, — заметил Васко с упреком. — На всякий случай.

— Я не предусмотрительный человек.

— Я пришел к тебе, потому что ты считаешь, что у меня есть что-то, что ты хочешь знать. Но мне нечего тебе предложить.

«Нечего тебе предложить». Адамберг бросил быстрый взгляд на старика. Это было почти в точности, как заканчивалось четвертое письмо. Конечно, Васко прочел письма в баре. Но мог и воспроизвести фрагмент, потеряв бдительность. Адамберг окончательно проснулся.

— Если бы я не пришел, — продолжал Васко, — ты продолжил бы воображать Бог знает что. Ты — исключительно упертый тип.

— Итак, — спросил Адамберг, — почему ты сидишь на этой скамье?

— Исключительно упертый. Но ты прав, я скучаю на этой скамье.

— Тебе платят?

Васко что-то проворчал.

— Тебе платят за то, что ты там сидишь?

— Да, мне платят! Доволен? От этого никому ничего плохого, дерьмо.

— Ничего плохого, но все-таки расскажи.

— Вечером я был в баре. В том баре, о котором ты знаешь. Мне передали записку.

— Она у тебя?

— Нет.

— Любопытно, ты же хранишь абсолютно все просто по привычке.

— Неправда. Я сортирую, я тщательно сортирую.

— Хорошо, ты сортируешь, извини. Продолжай.

— Мне писали, что для меня есть работенка. Я должен ждать около телефонной кабины на следующий день в два часа.

— Какая кабина?

— Улица Ренна. Что было делать?

Васко погрузил хлеб в чашку и долго размачивал. Затем он выловил его пальцами.

— Раздался звонок. Работа была не пыльной, и, как я тебе уже говорил, уже несколько месяцев у меня не было больше заказов на костюмы, даже чтобы подшить края. Отрасль агонизирует. Я согласился. Ничего плохого, я же говорю.

— В чем состоит работа?

— Быть на скамье. Со мной законтактируют.

— С тобой войдут в контакт? Перед комиссариатом?

Васко пожал плечами.

— А что? Среди полицейских всякие типы имеются. Парень от тебя мог бы мне сплавить адресок, пакетик дури да мало ли что.

— И с тобой контактировали?

Васко улыбнулся и зажег сигарету.

— Беспокоишься за свою команду? Нет, брат, со мной не контактировали.

— И после этих нескольких недель тебе это не показалось странным?

— Мне плевать. Каждую пятницу две тысячи под моим ковриком. У меня есть коврик в виде страуса. Так что видишь, работа не пыльная. К счастью, комиссариат меня развлекает.

— Кто тебе позвонил? Мужчина? Женщина?

— Не знаю. Мужчина.

— Он назвал себя?

— Никаких имен.

— И ты никого не видел?

— Никого.

Адамберг встал и обеими руками уперся в спинку стула.

— Твой рассказ пустышка, — сказал он.

— Он тебе не понравился?

— Нет. Он не полон.

— У меня больше ничего нет.

— Я тебе не верю, Васко… но ничего страшного. Когда ты действительно поймешь, к чему все идет, когда ты действительно испугаешься, придет и остальное. Сколько еще ты должен «работать» на этой скамье?

— Мне должны сообщить, когда все закончится. А теперь я пойду, нужно быть пунктуальным.

Васко встал и машинально проверил, не оставил ли чего-нибудь на столе.

— До скорого, — сказал Адамберг.

Адамберг принадлежал к людям, которые опасаются спать слишком долго. Встать позже восьми — значит подвергнуться какой-то опасности, искушать дьявола. Но в это утро, вопреки всем ожиданиям, он вновь заснул после прихода Васко. Чтобы наверстать упущенное, он проделал путь почти бегом и, запыхавшись, прибыл в комиссариат к половине одиннадцатого. Он остановился около скамьи Васко. Старика там не было. Обеспокоенный, комиссар пошел искать Данглара.

— Васко? Вы видели его в это утро?

— Не видел. Исчез в тот самый день, когда вы хотели его допросить. Это не случайно.

Адамберг взглянул на Данглара, листавшего страницы отчета.

— Вы, случайно, не приказали ему свернуть лагерь? Вы же не любите этого старика.

Данглар пожал плечами.

— Очень люблю. Но не люблю, когда за мной следят.

— Он ни за кем не следит. Он ждет, что с ним «законтактируют».

Данглар поднял голову.

— Я допросил его на рассвете, — сказал Адамберг. — Все именно так: он согласился сидеть — ему платили, чтобы он был там, но он не знает кто.

— Лжет.

— Очевидно.

Данглар отложил документ и задумался, прижимая карандаш к носу верхней губой.

— Вы думаете, он убежал, чтобы его больше не допрашивали?

— Возможно. Если только его «работодатель» не увидел его со мной и не наделал ему неприятностей.

— Возможно.

— Если только он не пишет письма сам. Если только он не испугался.

Данглар нахмурил брови и заставил на этот раз карандаш скатиться с переносицы до подбородка. Адамберг внимательно смотрел на это. Он попробовал сам, но карандаш тут же упал.

— Я продолжаю думать, — сказал Данглар, — что письма и он — две разные вещи. Нужно быть чокнутым, чтобы приходить и смотреть на результат своих посланий.

— Но это же вы сказали, что он съехал с катушек.

Данглар тяжело поднялся в три приема: торс, зад, ноги.

— Это правда, — сказал он. — Но автор анонимных писем — это всегда такой скрытный тип, который наносит удары издалека, который действует из укрытия. Васко же выставлен тут как музейный экспонат уже несколько недель. Как можно это соединить? Как может это происходить одновременно? Быть одновременно и позади и впереди?

Адамберг покачал головой, а затем взглянул на стол. Стоя, он неторопливо просматривал корреспонденцию, но внезапно остановился. В руках он держал шестое письмо. «Вот уж действительно», — прошептал он с восхищением. Этот тип не умеет останавливаться. Значит, ему конец. Потому что он, Адамберг, будет выжидать до конца мира, а не как это тип.