Течение неба : Христианство как опасное путешествие навсегда - [50]

Прежде всего, это касается имяславия. Учение Антония (Булатовича) (не путать сучением философов «Серебряного века» — Флоренского, Булгакова, Лосева, — тоже называвших себя имяславцами) представляет собой совершенно азбучные истины паламизма, то есть того учения, которое было принято Вселенским Собором 1351 года в качестве выражения истины Православия (этот Константинопольский собор имел статус продолжения VI Вселенского Собора 680–681 годов, аналогично собору 692 года в Трулльском дворце, который принял каноны «Шестого Вселенского Собора»). Сегодня грамотные люди, если они хотят отрицать Булатовича, отрицают заодно и Паламу, и Дионисия Ареопагита.

Но, в основном, сегодняшние противники имяславия рекрутируются по старинке, из людей безграмотных. Против них любые исторические свидетельства бессильны. А сами они сильны — верой в то, что до какого-то момента Ч, когда официальное православие испортилось (скажем, с Декларации Сергия Страгородского 1927 года или перехода на новый стиль в 1924 году), все, что делалось официальной церковной властью, делалось правильно. Эту позицию я называю «старостильным старообрядчеством». Она, конечно, сильна и последовательна, и логических аргументов против нее не существует.

Для Истинной Церкви важно не погрязнуть в дискуссии с имяборцами. Имяборцев мы не обратим, а потенциальную паству потеряем. Потенциальная наша паства — это те, кто наблюдают за нами критически и проверяют наши действия. Если им покажется, что для нас имяборцы составляют важную проблему, или, упаси Боже, мы ищем с ними какие-то компромиссы, — они отчасти перенесут свое несерьезное отношение к имяборцам на нас. Этого «отчасти» будет достаточно, чтобы подорвать на корню их надежды на нашу богословскую вменяемость. В нас будут подозревать — причем справедливо — людей, которые могут болтать о догматах, но — вероятно, по трусости и безволию — не могут сделать простейших действий по очищению Церкви от ереси. Переходить к таким из МП — это менять шило на мыло.

Паламизм, то есть имяславие, касается и тех догматов, которые разделяют нас с католичеством и через это с остальными западными формами христианства. Именно в этом основа нашего антиэкуменизма. И, конечно, мы не должны компрометировать себя распространением анти-экуменического ширпотреба, изданного Зарубежной Церковью, в котором католичество плохо, потому что католики и поляки — враги русского народа. В нашем антиэкуменизме не должно быть привкуса ереси филетизма.

Проблема католичества не в том, что католики не любят русский народ, и даже не в том, что они чрезмерно любят Папу, а в том, что они (подобно русскому имяборческому Синоду образца 1913 года) не веруют в нетварную благодать и Божественные энергии, а значит, иначе понимают и догмат о боговоплощении во Христе, и догмат о Троице, и догмат о Церкви, и само спасение в католическом смысле этого слова не является тем спасением, к которому ведет Православная Церковь.

Теперь о сергианстве. В нашем антисергианстве не должно быть привкуса политиканства. Для верующих Истинной Церкви допустимы любые политические убеждения, кроме одного-единственного — мнения о том, что нельзя быть в одной Церкви с носителями таких-то и таких-то политических убеждений. Пока ты не делаешь из своих политических убеждений основания для внутрицерковных разделений, ты имеешь на них право. Политиканское понимание сергианства часто проявляется в том, чтобы отсчитывать его историю с 1927 года, то есть с определенного действия того еретика, именем которого оно названо. Но всякое преступление имеет разные и по-разному наказуемые стадии развития. События 1927 года можно сравнить с убийством, но это убийство готовилось, и преступные замыслы были у убийцы гораздо раньше.

Желание убить само по себе не является уголовно наказуемым, и точно так же церковные правила не позволяют применять санкции к потенциальным преступникам-сергианам, пока те еще не совершили конкретных преступных действий. Человек с психологией убийцы редко начинает с убийства, а сначала совершает много более мелких преступлений, административных правонарушений и просто хамит в быту. Психологу-криминалисту обычно достаточно наблюдений над таким поведением, чтобы понять, что при случае этот человек может и убить. Поэтому сергианство как преступная психология проявляло себя задолго и до 1927-го, и до 1917 года и вовсе не только у Сергия Страгородского и его будущих подельников. Это был мейнстрим дореволюционного епископата — именно в такой психологии воспитывали архиереев в Российской империи. Всякие исключения, как всегда, имели место, но общий тип архиерея был типом церковного бюрократа, который может жить только внутри системы государственной власти. Только после революции и особенно в 1920-е годы в архиереи стали рукополагать другого типа людей, и если бы к 1927 году не было позади нескольких лет начатой Патриархом Тихоном работы по изменению качества архиерейского корпуса, Катакомбная Церковь оказалась бы с самого начала лишена архиереев и не смогла бы получить такого развития, какое она имела в действительности.