Течение неба : Христианство как опасное путешествие навсегда - [33]

Любая средневековая христианская литература неконкурентоспособна, как неконкурентоспособна яблоня в качестве растения, поставляющего цветы для нюхания. Но зато яблоня будет получше каких-нибудь орхидей, если требуются плоды, чтобы есть.

Поэтому современный «широкий» читатель говорит с любым поставщиком научной литературы на книжный рынок бессмертными словами анонимного Лица Кавказской Национальности: «Кушать лублу, а так — нэт».

Ни современный читатель non-fiction литературы, ни средневековый книжник не хотят покупать книги для «так», то есть для того, чтобы, как принято у интеллигенции, любоваться красотами стиля и тонкостью передачи эмоциональных состояний героев.

Средневековая литература писалась не для этого, и читают ее сегодня, в основном, не для этого.

Поэтому памятники древнерусской литературы, когда их издают в религиозно-исторических сериях издательств «Языки славянской культуры» или Олега Абышко, находят своего покупателя и читателя, а когда они выходят в серии «Библиотека литературы Древней Руси» — все оказывается не так гладко…

6. Как мы тут будем без них

Те события, о которых Розанов сказал словами «Когда начальство ушло», неожиданно обернулись для русской науки нашествием интеллигенции. Интеллигенция в ней была и раньше, но вела себя относительно тихо, так как наука в России определялась международными стандартами, а не корпоративными нормами интеллигентской «этичности».

Большевики послужили орудием отмены этих стандартов и провинциализации наших гуманитарных наук. Вместо этого наступил период единства и борьбы противоположностей — всеобщей «мичуринской биологии» и интеллигентской «этичности».

Большевики, впрочем, стали новым «начальством», пока не пришел и их черед уходить. Прошло несколько лет, и интеллигенция убеждается, что и ей пора вслед за ними.

Не будем ее в этом разубеждать.

А ко всяким мрачным и, может быть, не вполне здоровым сентенциям Буланина относительно нынешнего состояния нашего народа отнесемся с пониманием и сочувствием.

Что же касается той части интеллигенции, которая все еще способна к полезному труду, будь то наука или книгоиздание, — то постараемся ей оказывать всяческую поддержку, психологическую и материальную.

Православие по Фрейду О главном различии между либеральным и традиционным христианством

On est laid a Nanterre,

C’est la faute a Voltaire,

Et bete a Palaiseau,

C’est la faute a Rousseau.

Либерализация церковного управления — это тренд. По-моему, хороший. Хорошо, когда все пирамиды церковной власти выстраиваются только снизу, и участие всех верующих в церковном управлении перестает быть формальностью. Хорошо, когда аккламации «Аксиос» при хиротониях означают уверенность народа в достоинстве ставленника, а недостойному или просто неизвестному человеку никакого «Аксиоса» не будет. Хорошо, когда общины могут выбрасывать за борт отягчающих их священников и епископов (разумеется, если без нарушения канонов). Много чего хорошо, но я не об этом.

А о том, что есть проблема.

Сходные у разных людей представления о демократии (народовластии) в церковном управлении довольно мало что говорят о содержательном сходстве христианской веры. Чтобы более уверенно судить о своем единоверии или разноверии с кем-либо, нужно говорить о догматике. А тут такая сложность: если говорить о Боге, то кто-то будет с тобой спорить, кто-то соглашаться, но, как правило, не поймут ни те, ни другие. Чтобы говорить с кем-то о Боге в сопоставимых терминах, нужно специальное обучение. Без него — все совпадения, как и все расхождения, случайны, то есть зависят от каких-то факторов, никак не связанных с богословием.

Но есть более простой подход, причем все к тому же богословию. Богословие ведь можно начинать и с веры в человека. В какого человека мы верим, а в какого нет, — это всегда обратная сторона того, в какого Бога мы верим, а в какого нет.

Вера в человека обычно колеблется между двумя полюсами — между человеком Руссо и Монтескье и человеком Фрейда и святых отцов. Что у Фрейда и святых отцов взгляды на эмпирическое состояние человека довольно близки, это не мое открытие (православные богословы заметили это еще в середине XX века), а что при этом Фрейд и православная аскетика не сходятся в определениях нормы и патологии, так это уже вопрос оценочной интерпретации.

Конечно, то и другое — крайности, которых в обычной жизни не бывает, но религиозная истина тем и отличается от обыкновенной, что никогда не бывает «посередине». «Обычная жизнь» — всегда некое усреднение и опошление религиозной. Тут надо определиться: разговор у нас о религиозной истине, а не о том, что бывает в жизни. Религиозное — это когда мы выходим за пределы так называемой жизни. Религиозное начинается тогда, когда все асимптоты достигают своих недостижимых пределов.

Совершенно понятно, что человеку Руссо и Монтескье можно доверить демократию и даже нельзя не доверить. Если этот человек от чего-то и портится, то, главным образом, от неправильных социальных отношений, а правильные отношения (демократия) его исправляют и позволяют ему быть субъектом демократии. Хорошо. Наши церковные либералы ровно то же самое думают о церковном народе. Будто народ, просто по факту участия в «Трапезе Господней» (это название манифеста подобной веры — книжки парижского отца Афанасьева), становится народом Божиим, а значит, ему и решать все дела в Доме Божием. Это очень последовательно и логично, но не всем доступен такой подвиг веры, чтобы в это поверить. Поскольку мне недоступен, я изложу более близкую мне точку зрения.