Тебя здесь не ждут, сталкер! - [23]

Эта мысль показалась бы банальной и даже пошлой, если бы Берет был, к примеру, писателем или, не дай бог, поэтом, но Берет писателем не был. Он был сталкером в прошлом и убийцей сталкеров в настоящем. И ему было с чем сравнивать.

Он ехал работать. На этот раз в Подмосковье, в бывший Загорск. В Сергиев Посад.

Как у сталкеров есть «чувство Зоны», так и у москвичей есть «чувство Москвы». И Берету в последнее время казалось, что это, в сущности, одно и то же чувство. Вырулив с кольцевой дороги на Ярославку, он почувствовал, как Москва отпускает его, такое ощущение было, словно поднимаешься с глубины, падало давление, и приходилось то и дело сглатывать, чтобы не стреляло в ушах. То же самое чувствовали сталкеры, чудом вышедшие из центра Зоны. Наверное, им потом не хватало этого давления, потому что они снова уходили к центру, раз за разом, чтобы однажды не вернуться. Берет нес Зону в себе, и ему пока что этого хватало, чтобы не испытывать неопределенного, тоскливого чувства, но тень его, неудобная и царапающая, все-таки ощущалась, хотя спасал «шанхай», много сталкеров – не один сталкер, да и место для сталкерского гетто выбрано не случайно, и не только в повышенной радиации здесь дело. А ведь москвичи тоже несут в себе Москву, и если внутренней Москвы не хватает, тоскуют и болеют. И тут уж ничего не поделать – судьба.

Но там, впереди, ощущалось нечто иное. Не схожее ни с Зоной, ни с Москвой, но тоже огромное, суровое и могущественное. Там были древние, намоленные поколениями православных верующих места, немного разъеденные и ослабленные сомнениями слабых людей XX–XXI веков, но до сих пор мощные в своей цельности. И по-древнему безжалостные к чужакам. И где-то почти в центре этого налитого тяжелой и чужой силой пространства трепыхался слабый, ничтожный клочок Зоны, умирал вместе с человеком, частью которого был.

«Эх, не надо бы мне туда, – подумал сталкер. – Вот уж где мне точно будут не рады, и не просто не рады. Хотя я вроде бы крещеный, бабушка настояла. Пусть плохонькая, но христианская метка на мне есть, так что, может быть, примут за своего».

Хотя понимал, что скорее всего не примут, что одного нательного крестика мало, да и не было на себе у него этого крестика, потерялся где-то в прежней жизни. В той, которая была еще до Зоны. Не нужен был крестик там, в Зоне Отчуждения. Многие на него уповали, да никому он не помог, взять тех же «Апостолов», гнездилась в Ржавом Лесу такая не то банда, не то секта, все в крестах да в молитвах, некоторые даже вериги носили – и что? Сгинули в Кислом Логе, только кресты от них и остались, так и зовут это место – Крестовая поляна. И не ходит туда почти никто, потому что ничего там нет, кроме крестов. Так и лежат двенадцать крестиков в ряд, и взять хоть один никому даже в голову не приходит. Потому что нательные крестики – это не хабар, хотя кто их знает, какие теперь у них свойства… Может быть, им цена теперь мильон. И все равно никто не трогает.

А ведь тяжко стало. Чем ближе к Сергиеву Посаду, чем дальше от Москвы – тем тяжелее. Словно гул какой-то в голове, как будто колокол когда-то давным-давно ударил, всего-то раз и ударил, да все не кончается литой колокольный гул, и дышать этим гулом ему, существу Зоны, все труднее и труднее. Не место здесь выходцам из Зоны, другая здесь сила и власть, но дышать еще можно, хотя скорость сталкер на всякий случай сбросил и теперь еле плелся мимо затихшего вечером базара. Мимо старых домов, казавшихся неуклюжими и вычурными, а на самом деле обычных для российской провинции, мимо смотровой площадки, вокруг которой никелированными тараканами ерзали здоровенные холеные мотоциклы. Байкеры? Зоны здесь почти не чувствовалось, а вот Москва сюда доставала, значит, сюда можно было пробраться и ему, урожденному москвичу, хотя и с трудом. Впрочем, Москва доставала повсюду, но, несмотря на это, вон туда, в тот кокон чужой силы и веры, что находился впереди и слева, – туда, под вознесенные над Лаврой купола, сталкеру дороги не было. Да и не надо было. Его цель располагалась гораздо ближе, и место это, пусть и с претензией на духовность, было все-таки мирское.

«Интересно, кого это из наших сюда занесло?» – подумал Берет.

В том, что рядом мучается и, может быть, умирает кто-то из Зоны, свой же брат-сталкер, да, скорее всего сталкер, он уже не сомневался. И то, что, возможно, этого сталкера придется убить, не делало его чужим Берету. И от понимания этого становилось еще паскуднее.

Наконец показалось основательное трехэтажное строение, служившее некогда трапезной и местом ночлега для многочисленных паломников, а теперь, в угоду новому времени, перестроенное в гостиницу. Только вместо паломников нынче здесь селились туристы, впрочем, и истинные паломники попадались, хотя для них, наверное, было дороговато. Да и ни к чему паломнику всяческий монастырский антураж с евроремонтом, не за этим он сюда шел…

Объект находился где-то там, в этом доме. И еще Берет неожиданно понял, что отчаянно мечущееся существо из Зоны – женщина.

Фасад тяжелого каменного здания, какого-то очень приземленного, был подсвечен фонарями в кованых, под старину, переплетах. Гостиница так и называлась «Старая монастырская гостиница», и сейчас она была оцеплена вооруженными, крепкими, одетыми в черное людьми. Стати у монахов были спецназовские, да и все остальное тоже – и вооружение, и повадка. По всему видно было, что суровые иноки знали, что делали, да и не впервой им было, судя по всему, с оружием в оцеплении стоять. О монастырском спецназе Берет до сих пор не слышал и даже не предполагал, что такой существует. Оказывается, существует.