Тебе единому согрешила - [4]

У исповедален женщины терпеливо ждали своей очереди. Она представляла себе все сплетни и кухонные доносы, грязные подробности их грехов, которые те бросали в ухо аббата. Ее пронизывала дрожь отвращения. С жестом усталости и отчаяния она захлопывала молитвенник.

— Нет, нет, я не могу!

И почти сейчас же вслед за этим она умоляла Бога простить ей грешные мысли. Лурдская Мадонна выслушивала взрывы ее жалоб с неопределенной улыбкой. Св. Антоний был занять Младенцем, книгой и лилией, и Мечка не улавливала его выражения. Она начинала успокаиваться и чувствовать себя почти обращенной. Увы, сердцем больше.

Из костёла Мечка шла освежиться в Английский сад. Часто головокружение мешало ей смотреть на синеватый абрис гор и колеблющееся стекло озера. Ее раздражала праздничная публика, целые стада детей с боннами, шум моторных лодок, веселенькие флаги яхт, говор, смех, музыка, зеленые скамейки.

Она возвращалась в отель. Здесь тишина, цветы, книги, любимые примятые подушки на кушетке скоро успокаивали ее. Она спрашивала себя не без иронии:

— Быть может, для того, чтобы мои вкусы изменились, мне нужно есть бифштексы у мадам Гоншэ?

В эти минуты она, подобно всем женщинам, мечтала о любви и желала ее. До сих пор мужчина не играл в ее жизни никакой роли. Ее брак был корректен и скучен. Когда этот толстый коммерсант умер от удара на скачках, она холодно удивилась. Наследство от него приняла сконфуженно, как от постороннего. И она никогда не вспоминала покойного.

В религиозных книгах слово «любовь» повторялось ежеминутно, только окропленное святой водой и благословленное рукою аббата. И она представляла себе любовь религиозным экстазом. Целовать, это было — то же, что слушать псалмы, литанию Девы Марии или в посту слова вечерни: In manus tuas, Domine, commendo spiritum meum…

Эти мысли разбивали Мечку. Они опьяняли голову жаждой духовных наслаждений, а тело — нездоровым томлением.

* * *

Мадам Гоншэ подкараулила Мечку еще на лестнице. Она протянула две визитные карточки.

— Bonté divine, я сдала комнаты… Прочтите фамилии… Они — ваши соотечественники.

— Ивон Лузовский. Тэкля Лузовская. Я знаю их. Они из моего города, — сказала Мечка.

Она вошла в столовую, улыбаясь. Путешествие приучает к неожиданностям. Лузовские не удивились. У Тэкли были большие темные глаза, нежный цвет лица и шляпа, подвязанная у подбородка. Около нее сидела ее сестра Стэня Зноско, совсем молоденькая девушка с очень рассудительным видом. Дамы ходили в белых швейцарских платьях, и сквозь шитье на груди у них голубели банты рубашек. За табльдотом иностранки произвели впечатление. Бельгийка кивала головой Мечке и громко пояснила дочери, что это польки. Коммивояжер находил польский язык похожим на английский, а парижанка не понимала, почему польские романы так скучны.

— Они еще скучнее русских… это прямо смешно.

На другом конце стола доктор поднял старый спор о воспитании девушек. Он требовал, чтобы он знали в совершенстве курс акушерства.

Дамы пришли в ужас. Парижанка храбро приняла сторону доктора.

Мечка рассказала Лузовским, что встретила здесь недавно ксендза Игнатия Рафалко и Юраша.

Яркая краска залила лицо Тэкли.

— Да, — сказала она глубоким голосом, — но ксендз Игнатий уже уехал в Россию.

Лузовский странно засмеялся. Мечка посмотрела на него. Сначала он производил впечатление урода, — длинный, худой, с огромным горбатым носом. Потом это впечатление исчезало и не возвращалось.

— Ксендз Игнатий имеет огромное влияние на мою жену, — заметил он.

Стэня пожала плечами.

— Если бы ксендза Пшелуцкого не убили, все было бы иначе, — спокойно возразила она.

И на удивленно-вопросительный взгляд Мечки Стэня рассказала печальную историю.

Ксендза Пшелуцкого убили на свадьбе Тэкли, когда он проходил пустырь около дома, чтобы сесть на извозчика. Музыка в саду заглушила его крики. Хулиганы были пойманы и посланы на шесть лет в каторгу. Удары они наносили камнями и бутылками… Да, это было ужасно…

— Замолчи, Стэня, — попросила Тэкля, бледнея.

Потрясенная Мечка молчала.

Лузовский заметил, что он знает только одного порядочного ксендза — это ксендза Ришарда Иодко. Но он держит себя, как светский, богат и эпикуреец.

Скоро он приедет сюда.

После десерта Лузовские простились, обещая навещать Мечку.

Мадам Гоншэ снова ждала ее на лестнице.

Кто такие эти иностранцы? Может быть, cette petite femme только потаскушка? Тогда нужно набавить цену на комнаты.

— Откуда у вас подобные мысли? — сухо отозвалась Мечка, — они вполне приличные люди.

* * *

Целую неделю шел беспрерывный дождь. Несмотря на это, национальные торжества протекали в большом великолепии. Отели переполнялись иностранцами и приезжими из Лозанны, Цюриха, Монтрё. От утра до вечера то там, то сям играла музыка, маршировали взрослые и дети, а к окнам бросались любопытные. На почте была давка. Несколько безобразных, банальнейших арок с надписью «Добро пожаловать» выросло на главных улицах.

Мальчишки продавали жетоны и медали в честь этих дней.

В садах дождь стекал ручьями с деревьев, мял траву, платья, портил прически и шляпы дам, тогда забирались на веранды, беседки, но все-таки танцевали, пели, пили и ели.