Театральные записки (бриколаж) - [21]

А ещё – уже две недели не было ни одного письма, поэтому на душе тревожно: то кажется, что дома все разом заболели, а то, что никакой Москвы, а пуще Ленинграда, и вообще нет в природе. Они плод моего болезненного воображения.

Недавно студентам показывали фильм «Даурия» на фарси, и Копелян говорил что-то вроде: «Хороб! Хубас!». И это звучало так странно…

Дорогая Зэмэшка!

Салам Алейкум! Хубости Читурости!

Сегодня в моей пустыне идёт дождь со снегом. А это здесь такая экзотика! Уж ко всему привыкла. К сияющим и под луной, и под солнцем вершинам Гиндукуша, и к босым на снегу ребятишкам, и к лозунгам на каждом дукане[27], и к тревожному ожиданию газавата[28]. А вот дождь – такая неожиданная роскошь.

Зэмэшенька, скоро весна, 8 Марта, моё письмо, наверное, не поспеет к сроку. Поэтому поздравляю Вас просто с весной. Желаю Вашему Гению творческих побед и успеха, а Вам – счастья.

До встречи, Аня.

P.S. В журнале «Октябрь», в первом номере, напечатана статья Марины Цветаевой «Мать и музыка».

1979 г.*

Невыносимо! Невыносимо красиво!

Представьте себе только, за окном мой единственный Ленинград в инее, – все деревья в инее, – а на окне смотрят на сказочный иней мои, выращенные мною в жестоких условиях, три принца – три тюльпана, один – красный с белой каёмочкой, – второй жёлтый с лиловым, а третий совсем какой-то прекрасный дурачок, – Шарко, Ваня Шарко.

8.06.1979 г.

Здравствуй, Ленок!

Что же ты, дурачок, так поздно мне написала?! У меня спёрли записную книжку, и я оказалась без адресов и телефонов. 10 дней была в Москве до 8 мая, из них 4 – абсолютные выходные дни. Злилась, как зверюга, что не могла тебя отыскать, собралась было поехать в Калининград[29], но цифр никаких не помню, а наугад по памяти вряд ли нашла бы Аничкину квартиру.

Ездила на озвучание «Фантазии Фарятьева», да, ты же ничего не знаешь. Фильм снял Авербах, я сыграла маму. По-моему, получился очень хороший фильм. Фарятьев – Андрей Миронов, Саша – Неёлова, Люба – Катя Дурова. Как видишь, компания ничего себе и режиссёр тоже. Бездарно провела эти четыре выходных, – один день спала в гостинице «Россия», три дня протрындела с Коростылёвыми, один вечер посвятила чудовищной московской вампуке под названием «Дети солнца» в театре Пушкина. И это происходит в центре Москвы! Уму непостижимо!

Ленок, это ужасно, мы уезжаем 12 июня в Пермь, кажется, до 30 июня. У меня теперь есть телефон. Мои друзья говорят, это только мне могли дать такой номер телефона, его даже запоминать не надо.

Может, позвонишь?

Вероятно, точно не помню, у меня с 1-го июля отпуск!!!

Ну, и высплюсь же я!

Позвони, пожалуйста, и мы договоримся, когда, к кому и куда приезжать.

Очень я по вам соскучилась.

<…>

Посылаю тебе стихи Володи Рецептера. Тебе очень понравятся. Мне очень нравятся стихи о Ленинграде, естественно, а стихи об актёрах, по-моему, великолепны.

1980–1981 гг.*

Здравствуйте, Мартыхи мои!

Не писала, не писала, да, и откровенно, и писать то не о чем было, – зачем вам знать то, что должна знать я одна.

Меня изумляют знакомые, встречая меня, улыбчивой, жизнерадостной, – как жизнь? Как ребятки твои?

Особенно замечательный вопрос: «Как жизнь?»

Ёлки-палки, лес густой! С какой же стати на углу Фонтанки я расскажу тебе про мою жизнь? И насколько тебя волнует моя жизнь?

А жизнь моя, ребятишки, плохая, дальше уже некуда!

1980–1981 гг.*

Бывают и такие унизительные дни в нашем искусстве.

Принимаю участие в концерте в Доме учителя. Для меня такой концерт перед учителями, зачуханными и интеллигентнейшими людьми, как моя училка Ирина Николаевна, – праздник, можно читать Цветаеву, Берггольц, «Визит старой дамы»[30].

Прихожу в новом длинном вечернем платье, – о Господи!

К сцене не пробиться никакими дорогами.

На пути у меня не толпа, а толпища жаждущих, вызывающе одетых, пахнущих дезодорантом девиц, самого разнообразного возраста от до вас и после меня. Они пришли во Дворец работников Просвещения! – искать свою судьбу!

Мужской состав, – военные, тоже ищущие свою судьбу, пахнущие «Тройным одеколоном», те, которые повыше рангом, «Шипром».

Все они пришли на танцы!!!

Гремит, грохочет, завывает со сцены эстрадный оркестр. Глушит уши!

Предлагаю двум моим партнёрам отказаться от выступления.

Идут к администрации.

Оказывается, нас пригласили для того, чтобы оркестр мог перекурить!

Вышли мы на сцену с Шукшиным, – ну, кто-то, ряда два впереди, сосредоточились, что-то стали воспринимать. А дальше и везде гул, гул, я сама себя не слышу, сначала орала в микрофон, который мне никогда, а особенно в этом зале, был не нужен.

Потом наступило такое отчаяние, – думаю, сейчас заору: вы, Ленинградцы! Да знаете ли вы, господа офицеры и сегодняшние ленинградские девочки, историю этого дворца, в этом дворце убили Распутина, остановитесь в вашем сексуальном водовороте! Неужели хотя бы история Распутина вас не интересует!!!

Я этого им не сказала.

Мужественно дочитала Шукшина, сняла своё вечернее новое платье и, уходя, услышала отдохнувший джазовый ансамбль.

– Не надо ссориться, -

Поцелуемся, -

И пойдём гулять!

А???

1980–1981 гг.*

Девчухи, здравствуйте, мои дорогие!

Пламенный привет вам из истинной Европы, города Риги. Здесь Европа со всех сторон, – и с настоящей европейской и с отношением к нам «азиатам»! Посылаю вам страничку рижской газетки, реклама, которую расхватывают за несколько минут. Комментарии не нужны, – сами прочтёте. Выходит эта газетка каждый четверг.